Трудный путь к диалогу
Шрифт:
Итак, впервые за долгие годы сошлись для открытой дискуссии духовенство, преподаватели Академии и представители творческой интеллигенции самых разных взглядов, в том числе профессора и студенты.
Разными были и намерения собравшихся.
Одни готовились защищаться, другие - идти в наступление. Редактор журнала "Миссионерское Обозрение", помощник Победоносцева Василий Скворцов радовался возможности "вразумлять заблудших". Мережковский силился вовлечь аудиторию в круг волновавших его идей и умственных схем. Он выступал как христианин, "вопрошавший" Церковь. Розанов время от времени посылал записки с меткими мыслями. Выступать он не любил.
Говоря о знакомстве с людьми Церкви, Зинаида Гиппиус вспоминала, какой неожиданностью была для нее и ее друзей встреча с ними. "Это воистину были два разных мира. Знакомясь
Однако всех не покидало сознание принадлежности к одной истории, к одной стране, народу, обществу и, в конечном счете, - все же к одной культуре, как бы ни отличались отдельные ее проявления. В этом Собрания очень напоминают диалог, начавшийся несколько поколений спустя - после празднования тысячелетия Крещения Руси...
Естественно, что задача преодолеть разрыв между церковной и светской культурой достигалась не без труда. Сказывалось отсутствие опыта в такого рода дискуссиях. Подчас прения уходили далеко в сторону от основной темы. Нередко бывало, что каждый начинал говорить о "своем", не очень-то прислушиваясь к остальным. Так, протопресвитер И. Янышев постоянно возвращался к развитию филантропических учреждений. Это казалось ему панацеей от всех бед.
Характеризуя роль богословов на Собраниях, С. Маковский пишет: "Не все участвовали в прениях, но были и такие, особенно из монахов, которым, видимо, нравилось говорить и блеснуть ученостью; были и искренне заинтересованные сутью возбуждавшихся вопросов, благорасположенные к "светскому" богомудрию (всех непримиримее в спорах оказались ученые богословы без ряс)" [6]. Художники, театралы и поэты чаще всего оставались пассивными слушателями. Церковь интересовала их главным образом в связи с новыми веяниями в искусстве, с переоценкой передвижнического реализма, с возрождением символики и любви к архаическому и мистическому в творчестве.
Людей Церкви непривычно поражала взвинченная и усложненная речь писателей и публицистов, а те в свою очередь сетовали то на "прямолинейность", то на "обтекаемость" выступлений богословов. Председательствующий епископ Сергий потратил много сил для того, чтобы диспутанты пришли к взаимопониманию.
И все же, обстановка на Собраниях была вдохновляющей. Все ценили возможность открыто говорить о наболевшем, ставить острые проблемы, дискутировать и слушать, не оглядываясь на "начальство".
После вступительного слова епископа Сергия, краткого, взвешенного, проникнутого духом открытости, Собрания были начаты докладом Тернавцева "Русская Церковь пред великой задачей". Он явился одним из важнейших выступлений, который определил весь характер и стиль диалога.
Тернавцев отметил нарастание глубокого духовного кризиса в стране, связанного с тем, что идеи секулярного прогрессизма 60-х годов зашли в тупик. "Творческая энергия их исчерпана; действительные же плоды не отвечают ни вечным запросам совести, ни решительным требованиям текущей жизни" [7]. Далее Тернавцев указывал, что возрождение страны должно совершаться "на религиозной почве". Поэтому огромная ответственность ложится на деятелей Церкви. Готовы ли они сегодня к такому делу? Для докладчика это было в высшей степени сомнительно, поскольку, по его словам, "проповедники Русской Церкви наставлены в вере в большинстве односторонне, часто ложно воодушевлены, мало знают и еще меньше понимают всю значительность мистической и пророчественной стороны Христианства. Но самое главное, они в Христианстве видят один только загробный идеал, оставляя земную сторону жизни, весь круг общественных отношений пустым, без воплощения истины. Эта односторонность и мешает им стать "ловцами человеков" наших дней" [8].
По мысли докладчика, раскрытие потенций, заложенных в Церкви, будет полнее, если она будет действовать в союзе с интеллигенцией России. Интеллигенция активна, жертвенна, стремится служить народу. А между тем она явно противостоит Церкви. Люди, которые смело критикуют власть имущих, которые всегда боролись против несправедливости, которые стремятся к преобразованию жизни на лучших начала, не смогут понять Церкви, если она по-прежнему будет замкнута в себе, останется равнодушной к проблемам культурным, гражданским, социально-нравственным. Задача Церкви - повернуться лицом к миру, открыть ему свои сокровища, спрятанные под спудом. "Если она осознает и примет эту задачу и решение ее возведет в степень своего религиозного долга, - она, теперь подавленная и бессильная, тогда явится центром неудержимых нравственных притяжений во главе всех идейных сил страны. Тогда только она окажется верною и по отношению к своей собственной внутренней сущности" [9].
Иначе говоря, Тернавцев не призывал русское христианство "приспособиться" к веяниям века, а настаивал на том, что творческое воздействие Церкви на мир, ее открытость есть реализация ее же подлинной универсальной природы. "Для всего Христианства, - сказал он, заключая доклад, - наступает пора не только словом в учении, но и делом показать, что в Церкви заключается не один загробный идеал" [10].
После доклада начались прения, которые, к сожалению, во многом были сведены к частным вопросам: что такое интеллигенция, какова роль духовенства в жизни народа, верно ли Тернавцев отразил положение в русской богословской науке? Наиболее принципиальной была краткая реплика епископа Сергия. Он отметил, что, возвещая о небесном, Церковь уже тем самым преобразует жизнь земную, что она не должна ставить во главу угла своего служения вопросы социальные. В частности, епископ привел исторический пример: "Церковь, сказал он, - прямо не восставала против рабства, но проповедовала истину небесного идеала и высшего достоинства человека. Этим, а не чем-либо иным она постепенно достигла отмены рабства" [11].
На втором заседании идея Тернавцева была поддержана Д. Философовым, чей доклад Тернавцев зачитал. Философов настаивал на том, что основа Церкви две главные заповеди, указанные Христом Спасителем: заповедь о любви к Богу и о любви к ближнему. Интеллигенция восприняла лишь вторую заповедь. "В наших врачах, курсистках, студентах, шедших в голодный год на служение ближнему, была бессознательная "религиозность", поскольку верны они были истинной любви к "земле". Но "религиозность" - не религия. Вера в Бога была у них подменена верой в прогресс, цивилизацию, в категорический императив. И вот на наших глазах сознание общества выросло, и старые идеалы перестали его удовлетворять. Тщету их наглядно показали Достоевский и Ницше, чтобы не говорить о духовных писателях. Во имя любви к ближнему без любви к Богу не может быть истинного делания на земле. Без Бога не может быть настоящей культуры, охватывающей всю полноту бытия человечества... Церковь, в противоположность интеллигентному обществу, поняла и приняла сознательно лишь первую половину заповеди: "Возлюби Господа Бога своего всем сердцем твоим, всею душою твоею". И, не вместив второй, она стала отрицать ее, довела свою любовь к Богу, свое служение Ему - до ненависти к миру, до презрения к культуре. Историческое христианство вплоть до XX века сосредоточивало все свое внимание лишь на аскетической стороне учения Христова, на служении Богу, пренебрегши в своей односторонности тем Божиим миром, часть которого - работающие в поте лица ближние" [12].
Эта мысль, восходившая еще к П. Я. Чаадаеву и Вл. Соловьеву, стала позднее одной из стержневых в русском религиозно-философском ренессансе XX века. Но тогда, на Собраниях, доклад Философова не был понят. Против него странным образом высказался даже Тернавцев, развивавший аналогичные мысли о единении "правды о Небе" и "правды о земле".
Наиболее яркой была реакция В. Розанова. Он вполне согласился с тем, что конфронтация "сторон" бессмысленна и опасна, что необходимо стремиться к единению. Более того, Розанов подчеркнул, что раскол Церкви и культуры явление не только русское, но и общеевропейское. "Вся Европа, - говорилось в его записке, - оплакивает разъединение "культурных классов" с Церковью. Но и сами эти "культурные классы" выросли, пожалуй, в своих антипатичных и легкомысленных чертах, потому что выросли улично и театрально, а выросли они так потому, что были отторгнуты от Церкви" [13].