Трудный путь к диалогу
Шрифт:
_______________________________________________________
* Трубецкой С. Учение о Логосе в его истории. М., 1906, с. 379.
Толстой остается глухим к этому центральному провозвестию Евангелия. Христианство было для него одним из учений, ценность которого лишь в тех этических принципах, которые роднят его с другими религиями. Поэтому-то и личность Христа оказывалась в его глазах чем-то второстепенным.
Максим Горький, вспоминая о встречах с Толстым, пишет: "Советовал мне прочитать буддийский катехизис. О Буддизме и Христе он говорит всегда сентиментально; о Христе особенно плохо - ни энтузиазма, ни пафоса нет в словах его и ни единой искры сердечного огня. Думаю, что он считает Христа наивным, достойным сожаления и хотя - иногда - любуется им, но едва ли любит"*. Эти наблюдения Горького вполне подтверждаются тем, что и как писал сам Толстой о Христе. Поразительно, что он, учивший добру, уважению к человеку, допускал оскорбительные выпады по отношению к святому и дорогому для миллионов людей. Такого мы не найдем даже у либеральных протестантов, которые, как и Толстой, считали Христа лишь Учителем веры и жизни.
________________________________________________________
* Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 464.
Бог для Толстого - это не Бог Евангелия, не Личность, Которая может открываться людям, а туманное пантеистическое Нечто, живущее в каждом человеке. Странным образом это Нечто является и Хозяином, велящим поступать нравственно, творить добро и уклоняться от зла. Странность заключена в том, что непонятно, как безличное начало способно давать столь конкретные повеления.
Лев Толстой сам сознавал неясность и двусмысленность своей "теологии". В конце жизни он записал в дневнике (30 июля 1906 г.): "Есть ли Бог? Не знаю. Знаю, что есть закон моего духовного существа. Источник, причину этого закона я называю Богом".
Недаром его так тянуло к пантеистическим доктринам, к идее "универсальной религии", которая смогла бы смешать все остальные в аморфное, бескровное единство. Собственно, эта религия и была той, о которой он мечтал еще в юности.
Евангелие ценно для Толстого только потому, что содержит зерна "универсальной религии", зерна, рассеянные по всем священным книгам и писаниям мудрецов.
В трактате "В чем моя вера" мы читаем: "Учение Христа имеет общечеловеческий смысл; учение Христа имеет самый простой, ясный, практический смысл для жизни каждого отдельного человека. Этот смысл можно выразить так: Христос учит людей не делать глупостей (разр. моя.
– А. М). В этом состоит самый простой, всем доступный смысл учения Христа. Христос говорит: не сердись, не считай никого ниже себя, - это глупо. Будешь сердиться, обижать людей - тебе же будет хуже. Христос говорит еще: не бегай за всеми женщинами, а сойдись с одной и живи - тебе будет лучше. Еще он говорит не обещайся никому ни в чем, а то заставят тебя делать глупости и злодейства. Еще говорит за зло не плати злом, а то зло вернется на тебя еще злее, чем прежде, как подвешенная колода с медом, которая убивает медведя. И еще говорит не считай людей чужими только потому, что они живут в другой земле, чем вы, и говорят другим языком. Если будешь считать их врагами и они будут считать тебя врагом - тебе же будет хуже. Итак, не делай глупостей, и тебе будет лучше"*.
________________________________________________________
* Толстой Л. ПСС, т. 23, с. 423-424.
Такого рода мораль, да еще с утилитарным оттенком, нетрудно вылущить из многих систем и доктрин. Но Толстой настаивал, что это и есть основа Евангелия - истинное христианство.
Под его знаком Толстой поднимает поистине титанический мятеж против всей культуры и цивилизации в целом. Опрощение, почти аскетическое, отрицание всех общественных институтов, всего наследия искусства, науки и, разумеется, Церкви. Находя ценное ядро в любых верованиях, Толстой желал исключения лишь для церковного христианства, которое неустанно и яростно клеймил,
Евангелие говорит о бесконечной ценности человеческой души. Для Толстого личность - лишь временное и преходящее проявление безличного Божества.
"Учение Христа, - говорит Толстой, - есть учение о сыне человеческом, общем всем людям, т. е. об общем всем людям стремлении к благу и об общем всем людям разуме, освещающем человека в этом мире... Прежде и после Христа люди говорили то же самое: то, что в человеке живет божественный свет, сошедший с неба, и свет этот есть разум, и что ему одному надо служить и в нем одном искать благо"*.
________________________________________________________
* Толстой Л. ПСС, т. 23, с. 380-381.
Все это мало похоже на Евангелие и тем более на христианство Нового Завета в целом. Это скорее Восток, причем Восток Дальний. Китай, Конфуций, Мен-цзы, Лао-цзы, которых Толстой так ценил. Немного из буддизма. Если и было у толстовской метафизики что-то не от Востока, взято оно было не столько из христианства, сколько у стоиков или морализирующих деистов и пантеистов XVII века.
Но, строго говоря, ничьим "последователем" Лев Толстой не был. Он был сам по себе. Прочитанное он всегда приводил в согласие со своими идеями.
Вот и разрешается маленькая загадка его "Круга чтения": почему древние китайцы и Марк Аврелий, Кант и Амиель поют у него в унисон, вторя Льву Николаевичу. Неутомимый творец, работник, созидатель целых миров, он словно топором обтесывал их по своей мерке, как обтесывал и Евангелие, Неудивительно, что все они после этого оказываются в толстовской одежде, излагают мысли Толстого.
Историк литературы Д. Н. Овсянико-Куликовский как-то сказал, что Толстой хотел быть религиозным реформатором, но судьба дала ему вместо мистического дара литературный. И действительно, когда он от рассказов о своих внутренних исканиях и муках переходит к теоретическому изложению своей веры, его, в сущности, постигает неудача. Эти похожие как близнецы, повторяющие друг друга трактаты представляют собой "единственную мель в море Толстого", как выразился один критик. Николай Бердяев, с благоговением относившийся к создателю " Войны и мира", признавал, что "всякая попытка Толстого выразить в слове, логизировать свою религиозную стихию порождала лишь банальные серые мысли"*.
________________________________________________________
* Бердяев Н. Цит. соч., с. 173.
Это едва ли случайно. Неудача Толстого лишь доказывает, что религии искусственно не создаются, не изобретаются.
Не потому ли он, вопреки своему тайному замыслу, открещивался от "толстовства" и продолжал твердить, что проповедует не свое учение, а Евангелие?
Здесь кроется основная причина его конфликта с Церковью, его отлучения Синодом. Членам тогдашнего церковного руководства не пришло бы в голову отлучать, скажем, откровенных атеистов вроде Писарева или Чернышевского, отлучать российских мусульман или буддистов. Они и так со всей очевидностью находились вне христианства, Известен даже случай, когда математик Марков сам добивался отлучения, поскольку был неверующим.
С Толстым дело обстояло иначе.
Он не только ожесточенно, оскорбительно, забыв об элементарном такте, писал о таинствах Церкви, о ее учении, но утверждал, что является христианином, что только его взгляд на понимание христианства истинен.
Вскоре после того, как было обнародовано "определение" Синода, епископ Сергий Старого-родский (будущий Патриарх) заявил: "Его не надо было отлучать, потому что он сам сознательно отошел от церкви"*. И все же отлучение совершилось. Как бы ни оценивать текст самого "определения" Синода, совершенно очевидно, что Церковь должна была как-то ответить на притязания Толстого. Со всей ясностью показать, что она не может согласиться с его пониманием Евангелия.