Трудовые будни барышни-попаданки 2
Шрифт:
Что-то запомнила, и грамматика в помощь. «Мутный ховрей» — видимо, заказчик, причем заказ на непривычных условиях — не просто «вондырить», а «вондырить, покантать», потом «вондырить, куда скажет». И неведомые шайтаны, каким теперь решили меня перепродать, совсем не радуют.
Словарь, если вспомнить, немножко знаком — торговцы так говорят. Слышала на ярмарке: «кантай шабар» — и продавец, озираясь по сторонам, развязал мешок, показал покупателю какой-то, похоже, запрещенный товар. Мне тогда пояснили, что безакцизную соль. Значит, меня хотят кому-то
Так вот я и дремала, ненатужно пытаясь разгадать лингвистические загадки. Благо я хоть за Лизу пока не беспокоилась. Девочка осталась с моими людьми, ее первым делом отвезут к родной Павловне. И Михаил Первый обещал позаботиться о ребенке. Пока я не найду способ вернуться, с Лизой ничего не случится. Я на это очень надеюсь.
С этими мыслями и заснула, так крепко, что даже сумка с укутанной склянкой с эфиром показалась подушкой. Проснулась, когда край мешка нагрелся от солнечного луча.
Блин, я же в этой дерюге ужарюсь.
Этого не произошло. Повозка остановилась.
— Покантать шабар надо, — сказал Данила.
Вы бы сказали, сколько «шабар» стоит, я бы сама заплатила!
После чего мешок с моей головы стянули. В лицо брызнуло солнце, но не успела я что-то рассмотреть, как слепящая яркость сменилась обычной слепотой: мне не просто надели повязку на глаза, но забинтовали их в несколько слоев, будто ожидалась вспышка сверхновой звезды.
Неподалеку заржал конь. Именно что неподалеку, а не вблизи. Значит, тот самый таинственный ховрей решил на меня взглянуть, а так как кот в мешке его не устраивал, велел показать товар лицом. Но с дистанцией, чтобы я не услышала его голос, тем паче не успела разглядеть.
Смотрины продолжались минут десять. Обсуждение тоже. Донеслась реплика Данилы: «Сторожить денег стоит, барин». Вот что значит «ховрей». Одно обидно: сам ховрей тон повышать не стал, и я его голос не услышала.
Видимо, злодеи получили ожидаемую доплату, и мы продолжили путь. Похитители общались вполголоса, и я радовалась, что им не пришло в голову заткнуть мне уши. Из разговора поняла, что каждый ховрей — кульмас, потому его окульпашить не грех.
Ну ладно, кульмас так кульмас, пусть его окульпашат, или, по созвучию, облапошат. Что меня-то ждет?
— Дядя Данила, а это тот ховрей, что сказал ребенков…
Говорил тот простенький парнишка, не поддавшийся на мои посулы. Точнее, пытался сказать, так как получил затрещину и приказ повторить правильно.
— Тот ховрей, что лащенков слемзал уклимать? — не без труда сообразил юный кучер.
Разбойники пустились в воспоминания. Несмотря на жаргон, я поняла — да, тот самый. Не о детишках ли из усадьбы идет речь? Ничего себе! То есть это похищение не связано с событиями на ярмарке? Кто-то плетет вокруг меня паутину с давнего времени, а я, дуреха такая, увлеклась хозяйственными заботами и в ус не дую? Ох… дура ты, Эмма Марковна, дура!
Повозка тем временем опять покинула относительно
Послышалась возня, пыхтение, потом скрип. Я по своему опыту барыни-хозяйки знала, что так скрипят неухоженные двери, которыми редко пользуются.
— Барыня, ножку поднимите, порожек, — послышался вежливый голос.
Спасибо, заботливые мои. Отпустили бы меня — назвала бы вас золотыми, добрыми, хорошими.
Вместо этого с глаз сняли повязку. Не то чтобы от этого стало лучше: мрак сменился полутьмой. Окна были забиты досками, и лишь через несколько крупных щелей пробивались лучики.
Мелькнула безумная мысль: не та ли это лесная избушка, где держали Лизоньку? Нет, конечно, она осталась за триста верст. К тому же эта изба побольше будет. Хоть и кривовата, да и свет не только из щелей — один угол обвалился.
Окончательным ответом стал уже привычный монастырский колокольный звон. Эх, чуяло сердце, не надо в Макарьев возвращаться, ну так не по своей воле. Судя по звуку, до ярмарки не больше версты.
Разбойники тем временем обустроили мой нехитрый быт. Кинули к стене охапку прелой соломы, поставили ведро с ковшом и пустое ведро. Заодно намотали цепь на печную трубу, так что моя свобода передвижения ограничилась тремя-четырьмя шагами.
Сначала — напиться. Потом еще одна попытка коммуникации.
— Данила, слово молвить можно? — сказала я, злясь на себя за покорность.
— Молви, барыня, напоследок, — ответил разбойник.
Я чуток струхнула, но сообразила, что лжеполицейский всего лишь прощался.
— Сколько вам за меня предложили? — спросила я как можно спокойней.
— Перекупить хочешь? — не столько спросил, сколько констатировал разбойник. — Не выйдет, барыня. Ты уже мильён сулила. На языке — горы златые, а в душе видишь нас в цепях в остроге. Нет уж, не будет с тобой уговора. Сиди, жди, молись.
И вышел. До меня опять донеслись разбойные разговоры на том же языке. Я даже название вспомнила — офеня. Часто звучало «хилая мастыра». Судя по тону, похитители пришли к консенсусу.
После чего вернулись в мою темницу.
— Собирайтесь, сударыня, — с ухмылкой сказал Гараська. — Из усадьбы во дворец поедем.
— Не трепли, — заявил Данила.
Мне собраться — только сумку взять. Увы, меры предосторожности были приняты по полной программе. Мне опять завязали глаза, да еще надели на голову мешок: не видно и не слышно. Надоевший ошейник, правда, сняли. После чего столь же осторожно вывели и посадили в экипаж.
М-да. Оставалось только переступать знакомый порожек и размышлять, что же это было за интермеццо с избенкой. Меня, что ли, велел привезти сюда этот барин-ховрей? Ну а разбойники оказались номинально честны: привезли куда надо, как договорено, а потом — сами и увезли, не нарушив ни слова из обещанного.