Труды и дни мистера Норриса

Ишервуд Кристофер

— Норрис… я не знаю. Сто лет о нем не слышал.

Странно, что она о нем спросила, потому что буквально минуту назад я и сам подумал об Артуре. Он всегда ассоциировался для меня именно с этой станцией. Скоро минет шесть месяцев, как он уехал, а было все как будто на прошлой неделе. Как только доберусь до Лондона, решил я, напишу ему длинное письмо.

Глава девятая

Однако написать я ему так и не написал. Не знаю даже почему. Настроение было ленивое, а погода вдруг переменилась, и стало тепло. Я часто думал об Артуре; настолько часто, что переписка и в самом деле казалась лишней. Было такое впечатление,

словно мы с ним состоим в телепатической связи. А потом я и вовсе уехал на четыре месяца за город и слишком поздно спохватился, что открытку с адресом оставил в Лондоне, в каком-нибудь ящике стола. Впрочем, это все равно не имело особого значения. Вероятнее всего, к этому времени он уже лет сто как успел уехать из Парижа. Если не загремел в тюрьму.

В начале октября я вернулся в Берлин. Старая добрая Тауэнцинштрассе ничуть не изменилась. Из окошка такси, по дороге с вокзала, я заметил нескольких нацистов в униформе СА: запрет отменили. [36] Они деревянной походкой вышагивали вдоль по улицам, и пожилые мужчины в штатском восторженно их приветствовали. Еще несколько штурмовиков стояли на углах, погрохатывая коробками для сбора пожертвований.

Я взобрался по знакомой лестнице. И прежде чем успел нажать звонок, навстречу мне, распахнув объятия, выбежала фройляйн Шрёдер. Должно быть, видела из окна, как я подъехал к дому.

36

Декретом правительства Брюннинга, вступившим в силу с 13 апреля 1932 г., были запрещены СА и СС — и, соответственно, ношение нацистской формы являлось незаконным. Запрет действовал до августа 1932 г.

— Герр Брэдшоу! Герр Брэдшоу! Герр Брэдшоу! Ну наконец-то вы к нам вернулись! Честное слово, дайте-ка я вас обниму! До чего приятно вас видеть! А как вы за это время изменились.

— А как у вас здесь шли дела, фройляйн Шрёдер?

— Ну… в общем-то, жаловаться не приходится. Вот летом было совсем туго. А теперь… Ну входите же скорее, герр Брэдшоу, у меня для вас сюрприз.

Она с ликующим видом провела меня за собой через прихожую и театральным жестом распахнула дверь в гостиную.

— Артур!

— Мой дорогой Уильям, добро пожаловать в Германию!

— Я и понятия не имел…

— Герр Брэдшоу, а я вам говорю, что вы выросли!

— Что ж… что ж… снова как в старые добрые времена. Берлин стал похож на самого себя. Мне кажется, стоит пройти ко мне в комнату и выпить по маленькой в честь возвращения герра Брэдшоу. Надеюсь, вы тоже составите нам компанию, фройляйн Шрёдер?

— Ах… как это мило с вашей стороны, герр Норрис, право слово.

— Только после вас.

— Нет уж, прошу.

— Что вы, что вы, как можно.

И прежде чем эта парочка все-таки минула дверь, было еще немало вежливых протестов и поклонов. Судя по всему, близкое знакомство никак не сказалось на их манере общения. Артур был все так же галантен, а фройляйн Шрёдер — все так же кокетлива.

Большой, выходящей окнами на улицу спальни было не узнать. Артур передвинул кровать в ближайший к окну угол, а диван — ближе к печке. Пахнущие пылью горшки с папоротниками исчезли, как и бесчисленные вязаные крючком салфетки на туалетном столике и металлические собачки на книжном шкафу. Не было видно и трех ярких фотохромных картинок с купающимися нимфами; на их месте висели те самые три офорта, которые я привык видеть в гостиной у Артура. А умывальник отныне скрылся за изящной лаковой японской ширмой, которая когда-то стояла в коридоре квартиры на Курбьештрассе.

— Те обломки, — Артур проследил за направлением моего взгляда, — которые мне, по счастью, удалось спасти после кораблекрушения.

— А теперь, герр Брэдшоу, — вставила фройляйн Шрёдер, — скажите мне, только, чур, как на духу. Герр Норрис утверждает, что нимфы, которые у меня здесь висели, были уродливые. А мне они всегда казались очень даже миленькими. Конечно, я понимаю, многие сейчас сочли бы их старомодными.

— Я бы не стал утверждать, что они уродливы, — дипломатично ответил я. — Но это ведь так славно, если время от времени человек меняет обстановку, разве не так?

— Перемены — лучшая приправа к жизни, — промурлыкал Артур, доставая из буфета рюмки. Внутри, как я успел заметить, выстроился в ряд почетный караул бутылок. — Чего вам предложить, Уильям, — кюммеля или бенедиктина? Фройляйн Шрёдер, насколько мне известно, предпочитает шерри-бренди.

Теперь, когда я мог как следует разглядеть их при ярком дневном свете, мне сразу бросился в глаза довольно резкий контраст. Мне показалось, что фройляйн Шрёдер сильно состарилась; ни дать ни взять настоящая старуха. От постоянных забот ее лицо стало сплошь морщины и мешки под глазами; кожа, несмотря на толстый слой румян и пудры, отдавала нездоровым желтоватым оттенком. Питалась она в последнее время явно не самым лучшим образом. Артур, в противоположность ей, определенно стал выглядеть моложе. Он пополнел лицом и был свеж, как розовый бутон; свежевыбритый, наманикюренный и спрыснутый духами. На нем был шикарный, с иголочки, коричневый костюм и крупный перстень с бирюзой, которого я у него раньше не видел. Парик тоже был новый и с явной претензией на роскошь: сплошь блестящие волнистые локоны, которые на височках вились с пышностью едва ли не тропической. И вообще во всем его облике был какой-то особенный, почти богемный шарм. Его можно было бы принять за популярного актера или за богатого скрипача.

— Давно вернулись? — поинтересовался я.

— Дайте подумать… да наверное, уже месяца два… боже, как летит время! Право слово, не сердитесь на меня за то, что я такой дрянной корреспондент. Я был страшно занят, а у фройляйн Шрёдер не нашлось вашего точного лондонского адреса.

— Боюсь, что мы оба с вами не большие любители писать письма.

— Не потому, что мне этого не хотелось, дорогой мой мальчик. Вы уж поверьте. Не проходило дня, чтоб я о вас не вспомнил. И в самом деле — такая радость, что вы теперь снова с нами. Как будто камень с души упал — теперь я смогу спать спокойно.

Последняя фраза прозвучала довольно-таки зловеще. Он что, опять на мели? Оставалось только надеяться, что фройляйн Шрёдер никоим образом по его вине не пострадает. Она сидела на диване с рюмочкой в руке, сияла и впитывала каждое слово; ножки у нее были такие короткие, что черные бархатные туфельки зависли в дюйме от ковра.

— Вы только взгляните, герр Брэдшоу, — она выгнула в мою сторону запястье, — что герр Норрис подарил мне на день рождения. Я так растрогалась, что, хотите верьте, хотите нет, просто расплакалась, и все.

Речь шла об изящном золотом браслете стоимостью по меньшей мере марок в пятьдесят. Я был не на шутку тронут:

— Как мило с вашей стороны, Артур!

Он покраснел. Он сконфузился:

— Маленький знак внимания, не более того. Я просто передать вам не могу, каким утешением стала для меня фройляйн Шрёдер. Я бы с удовольствием нанял ее на работу: в качестве постоянного секретаря.

— Ой, герр Норрис, что вы такое говорите!

— Уверяю вас, фройляйн Шрёдер, я совершенно серьезно.