Труды и дни мистера Норриса
Шрифт:
— Вы все еще дуетесь на меня, — с упреком в голосе шепнул он.
— С чего бы это?
— Нет уж, извините, дуетесь.
— Да нет, ничего подобного.
Куно едва заметно стиснул мне руку:
— Могу я кое о чем вас спросить?
— Валяйте.
— Видите ли, мне не хотелось бы, чтобы вы восприняли этот вопрос как личный. Вы верите в платоническую дружбу?
— Может быть, — осторожно ответил я.
Ответ, кажется, совершенно его удовлетворил. Тон у него сделался еще более доверительным:
— Вы уверены, что не хотите подняться и взглянуть на мою квартиру? Всего на пять минут?
— Не сегодня.
— Вы совершенно в этом уверены? — Он снова пожал мне руку.
— Совершеннее некуда.
— А как-нибудь в другой раз, вечерком? — Еще одно рукопожатие.
Я рассмеялся:
— Мне кажется, квартиры лучше осматривать при свете солнца. Как вы считаете?
Куно тихо вздохнул, но не стал упорствовать. Буквально через
— Ну, доброй ночи, спасибо, что подвезли.
— Бросьте, этакая мелочь.
Я кивнул в сторону шофера:
— Сказать ему, чтобы отвез вас домой?
— Нет-нет, благодарю вас, — с печалью в голосе проговорил Куно и попытался выкроить улыбку. — Наверное, не стоит. Пока не стоит.
Он откинулся назад, на подушки, с примороженной к лицу улыбкой; машина тронулась, и мертвенный свет уличного фонаря призрачным зайчиком скакнул к нему на монокль.
Стоило мне переступить порог квартиры — и Артур, в одной сорочке, тут же появился в дверях своей спальни. Вид у него был довольно-таки встревоженный:
— Уже вернулись, Уильям?
Я усмехнулся:
— А вы мне разве не рады, Артур?
— Ну конечно, мальчик мой. Что за вопрос! Просто я не ожидал, что вы вернетесь так быстро, только и всего.
— Я так и подумал. Ваше свидание тоже, кажется, надолго вас не задержало.
— Оно — э — сорвалось. — Артур зевнул, Ему настолько хотелось спать, что даже врать было трудно.
Я рассмеялся:
— Я знаю, что вы хотели как лучше. Не волнуйтесь. Мы расстались самыми добрыми друзьями.
Он тут же просиял:
— Правда? Господи, я так рад. А мне на секунду показалось, что произошла какая-нибудь маленькая нелепая размолвка. Ну, теперь я лягу спать со спокойной совестью. Но прежде хочу еще раз поблагодарить вас, Уильям, за вашу неоценимую помощь.
— Всегда рад, — сказал я. — Спокойной ночи.
Глава одиннадцатая
Наступил ноябрь, и на первой же неделе транспортники объявили забастовку. Погода стояла мерзкая и промозглая. Улицы были сплошь покрыты слоем жирной жидкой грязи. Отдельные трамваи все-таки ходили, с полицейскими на передней и задней площадках. Иногда на них нападали, били стекла и заставляли пассажиров выйти. На улицах было пусто, сыро, серо и слякотно. Все ждали, что правительство фон Папена [40] вот-вот введет в стране чрезвычайное положение. Берлину же до всего этого не было ровным счетом никакого дела. Прокламации, стрельба на улицах, аресты; к ним уже давно успели привыкнуть. Хелен Пратт ставила на Шляйхера. [41] «Он из них самый шустрый, — говорила мне она. — Слушай, Билл, давай поспорим на пять марок, что к Рождеству он всех обставит. На спор?» Я отказался.
40
Барон фон Папен, монархист и националист, рейхсканцлер с 30 мая 1932 г., ставленник Гинденбурга.
41
Генерал фон Шляйхер — начальник канцелярии министерства рейхсвера, один из наиболее активных участников закулисных политических игр в 1929–1932 гг. Будучи убежденным монархистом, поддерживал тесные связи одновременно и с нацистами, и с социал-демократической профсоюзной правой. Был при этом личным другом кронпринца прусского Вильгельма и пользовался большим влиянием в кругах, близких к рейхспрезиденту Гинденбургу. Пытался расколоть изнутри национал-социалистическую партию, опираясь на внутреннюю оппозицию во главе с Грегором Штрассером. В результате выборов 6 ноября 1932 г. и последовавшей за ними отставки правительства фон Папена действительно был назначен рейхсканцлером (2 декабря) и сформировал кабинет (4 декабря), в котором он, кроме того, занял пост министра рейхсвера. Однако его правительство продержалось у власти всего 56 дней, и на смену ему пришло правительство «национальной концентрации» с рейхсканцлером Гитлером, вице-канцлером фон Папеном и министром хозяйства Хугенбергом. Сам Шляйхер был убит в ходе расправы Гитлера с «внутренней оппозицией», в «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 г. — вместе с Ремом, Штрассером и другими нелояльными лично к Гитлеру ультраправыми.
Переговоры Гитлера с правыми закончились провалом; Свастика даже начала осторожно заигрывать с Серпом и Молотом. Между вражескими лагерями, как сказал мне Артур, уже имели место определенные контакты — пока телефонные. В толпах, которые освистывали штрейкбрехеров и забрасывали их камнями, нацистские штурмовики стояли бок о бок с коммунистами. Тем временем КПГ глядела с нацистских плакатов на мокрых афишных тумбах этаким жупелом, скелетом в красноармейской форме. Через несколько дней должны были состояться очередные выборы: четвертые с начала года. На политические митинги ходили с охотой; это было дешевле, чем кино, дешевле, чем выпивка. Старики сидели по домам, в жалких сырых квартирах, варили себе ячменный кофе, заваривали жидкий чай и уныло говорили о Крахе.
7 ноября объявили результаты выборов. Нацисты потеряли два миллиона голосов. Коммунисты получили на одиннадцать мест больше. В Берлине перевес в их пользу составил более 100 000. [42] —«Вот видите, — сказал я фройляйн Шрёдер, — это ваших рук дело». Мы все-таки заставили ее сходить в пивную на углу и проголосовать, в первый раз за всю ее жизнь. И вот теперь она была в совершеннейшем восторге, как будто поставила на призовую лошадь: «Герр Норрис! Герр Норрис! Вы только подумайте! Я сделала так, как вы мне велели; и все вышло в точности по вашим словам! Жена консьержа, она, знаете, такая вечно вся из себя, и за выборами она следит уже не первый год, и вот она была уверена, что на этот раз наци выиграют еще миллион голосов. Ну, я вам скажу, я над ней и посмеялась. „Ага, фрау Шнайдер! — сказала я ей. — Вот видите, я тоже кое-что понимаю в политике!“»
42
На выборах 6 ноября 1932 г. НСДАП потерпела серьезное поражение — особенно значимое после ошеломляющего успеха на предыдущих выборах, 31 июля 1932 г., когда она получила 37 % голосов.
В первой половине дня мы с Артуром заглянули на Вильгельмштрассе, в штаб Байера, «дабы вкусить свою толику, — как выразился Артур, — от плодов победы». Складывалось впечатление, что точно такая же идея пришла в голову еще нескольким сотням человек. Вверх и вниз по лестнице шли толпы настолько густые, что мы вообще с трудом прорвались в здание. Настроение у всех было самое радужное, люди перекрикивались, поздравляли друг друга, свистели, пели. Пока мы пробирались вверх по лестнице, навстречу нам попался Отто. И от восторга едва не вывернул мне руку.
«Mensch!Вилли! Jetzt geht's los! [43] Пусть теперь только попробуют хотя бы речь завести о запрете на партию! А если заведут, мы станем драться! Наци теперь — отыгранная карта, можешь мне поверить. Через шесть месяцев у Гитлера даже и штурмовиков не останется!»
С ним было с полдюжины приятелей. Каждый из них пожал мне руку, тепло и искренне, как брату, которого сто лет не видел. Тем временем Отто крепко, этаким медведем-подростком, обнял Артура: «Ба, Артур, старая ты калоша, и ты здесь? Вот это да! Вот это здорово! Так и врезал бы тебе на радостях, да так, чтоб своих не узнал!»
43
Вилли! Братишка! Ну, пошло дело! (нем.)
И он по-дружески угостил Артура хуком в ребра: у Артура перехватило дыхание. Стоявшие вокруг сочувственно засмеялись. «Наш старый добрый Артур!» — воскликнул во весь голос один из приятелей Отто. Имя услышали, подхватили, стали передавать из уст в уста. «Артур… кто такой Артур? Да брось, ты что, не знаешь Артура?» Нет, они его не знали. Впрочем, это было и не важно. Возникло имя, и в нем, как в фокусе, вспыхнуло ликование всех этих радостных и возбужденных молодых людей; оно просто попало в кон. «Артур! Артур!» — подхватили со всех сторон. Кричали уже и на лестничной площадке наверху, и внизу, в холле. «Артур пришел!» — «Да здравствует Артур!» — «Артура! Артура!» В одну минуту поднялась настоящая буря. Из сотни глоток разом рвались теперь приветственные клики, неудержимые, громоподобные, как бы и в шутку, но как бы и всерьез. Потом вступила еще целая сотня голосов и еще. Старая ветхая лестница дрогнула; с потолка упал отслоившийся кусочек штукатурки. Звук в этом замкнутом пространстве реверберировал с кошмарной силой; толпа сама не ожидала, что она в состоянии произвести такой шум, и возбудилась пуще прежнего. С улицы хлынул могучий, судорожный, нарастающий с каждым мгновением вал желающих причаститься невидимому объекту всеобщих восторгов. Волна поклонников Артура локтями прокладывала себе дорогу вверх по лестнице только для того, чтобы сшибиться с другой, встречной волной, которая катилась сверху. И каждый хотел дотронуться до Артура. Его безостановочно лупили по спине, он вздрагивал и втягивал плечи. Его взялись было качать, но неудачно, и дело едва не кончилось падением через перила, головой вперед. С него сшибли шляпу. Мне удалось ее спасти, и я с минуты на минуту ждал, что вот сейчас настанет очередь парика. Хватая воздух ртом, Артур пытался, как умел, остаться на высоте положения: «Благодарю вас… — лепетал он. — Весьма польщен… право, не заслужил… о господи! О боже ты мой!»