Труды по россиеведению. Выпуск 5
Шрифт:
Борьба с историческим разномыслием совершенно не случайна. Это восстановление советской ситуации, когда сомнение или, паче чаяния, отвержение «правды» марксистско-ленинской идеологии подпадали под статьи уголовных кодексов. Ныне могут – потенциально – «влепить двушечку» за не ортодоксальную позицию по, скажем, историческому значению св. блгв. князя Александра Невского или взаимоотношениям Орды и Руси.
Но имеются и отличия от советской классики. Тогда карали за сомнение в правильности законов развития, теперь угрожают наказанием за неприятие законов не-развития (вечных, неизменных, все определяющих «ценностных накоплений» (по терминологии Багдасаряна); кстати, как вам слово «накопления», что-то знакомое, кажется, из карикатурно-нэпманского жаргона). Высоконравственные сторонники русской цивилизации укажут мне на то, что во всех странах имеется нормативная «священная история», и граждане воспитаны в духе ее внерефлекторного почитания. Возможно. Но вот во Франции, где существует культ Жанны, за критическое к ней отношение с работы не выгонят и в Бастилию не заключат. То же самое касается и культов Революции, Республики, Генриха IV, Людовика XIV, Наполеона, де Голля. Ни при никаком несоблюдении глубочайшего почитания этих персон или мифов по их поводу «двушечку не влепят».
Свободные, развивающиеся общества отличаются от несвободных, неразвивающихся тем, что за мнение «не содют» (Багдасарян должен здесь мне сказать: а как же неотвратимое наказание за отрицание Холокоста или восславление нацизма? – Это не за «мнение», это за – по сути дела – соучастие в убийствах и оправдании абсолютного зла. Добавлю: любой сегодняшний сталинопоклонник есть актуальный (в смысле: реализовавшийся) подельник палача и клеветник на Россию; ведь по-вашему мнению, товарищи, сталинизм есть высшее проявление русского; это и является клеветой, поскольку палачество никогда не было «вечной ценностью» моего народа).
Кстати, привлечение правового инструментария и государственной власти к исторической дискуссии свидетельствует о коренной слабости и неуверенности в себе певцов цивилизационного подхода. Конкуренции боятся. Это сродни «зачистке» политического пространства и уничтожению соревновательной публичной политики, установлению государственно-монополистических порядков в экономике, изгнанию из СМИ альтернативно мыслящих людей и т.д.
Когда-то, много лет назад я прочел у Томаса Манна: «Пораженец рода человеческого». Великий писатель и мыслитель имел в виду своего современника и соотечественника Освальда Шпенглера. Меня больно резанули эти слова. Ведь «Закат Европы» одна из самых интригующих, инспирирующих, захватывающих книг 50 (я и сегодня, освободившись от юношеских искушений, с наслаждением и восхищением глотаю некоторые куски этого текста). Но надо признать: Манн прав. При всей своей гениальности Шпенглер (наиболее яркий идеолог цивилизационизма) лишает человека и общество свободы, выбора, развития. Следовательно, и ответственности, самовыражения, единства со всеми жившими и живущими. Он загоняет нас в тюрьму строгого режима, где нам мгновенно объяснят, как себя вести. Непонимающих, вольнодумствующих тоже заставят – опустят и заставят.
50
Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории: Гештальт и действительность / Авт. пер. с нем., вступ. ст. и примеч. Свасьян К.А. – М.: Эксмо, 2006. – 800 с. – (Антология мысли).
И никакого перехлеста в том, что я говорю, нет. Как многие из нас, уже побывал в тюрьме – формационного подхода. И там, и здесь цель оправдывает средства. Там – построение коммунизма, здесь – верность «ценностным накоплениям».
Что является главной темой современной российской внутренней политики? Ответ очевиден: Украина. Это вполне логично. Логично в том смысле, что в последние годы главным вопросом внутренней российской политики была история, точнее русская история. Наша власть и ее идеологические помощники с громадной энергией занимались переписыванием истории. Нет, наверное, это было даже не переписывание. Это очень напоминало действия того или иного государства по перекройке политической карты мира: череда сражений, поглощений или потерь тех или иных территорий. В результате рождается новая система мироустройства. Вот так примерно и было с нашей историей.
Все-таки как это связано с Украиной? Скажу еще раз – напрямую. Из высочайших уст мы услышали, что русские – самая большая разъединенная нация в мире. Мы узнали о существовании особого «русского мира» (своеобычного культурно-исторического типа), о том, что 1991 год был самой большой геополитической катастрофой ХХ в., что Крым никогда не имел никакого отношения к Украине, а ее юго-восток всегда был русским. То есть новое историческое видение стало единственным обоснованием того, что ныне происходит как на самой Украине, так и у нас. Ведь те, кто в России не разделяет этих исторических воззрений, квалифицируются как «пятая колонна» и т.п. И даже как пособники «нацистов-бандеровцев», победивших в Киеве. А поскольку эти самые «бандеровцы» находятся под управлением «мировой закулисы», то, соответственно, и наша «пятая колонна» – тоже.
В этом смысле Украина и есть первый внутрироссийский вопрос. И трудно даже сказать, что важнее нашей власти – закрепление за РФ Крыма и юго-востока Украины или расправа над весьма немногочисленными и сегодня совершенно невлиятельными вольнодумцами. Причем эти последние в чем-то схожи с украинской армией – слабой, неподготовленной, нередко деморализованной и тем не менее все еще сражающейся. Кремль ведет войну на два фронта. Такие войны, как правило, опасны для тех, кто на них решается (даже тов. Сталин на время Отечественной сильно свернул войну со своим народом).
Смею предположить: мы уже живем в состоянии войны. Россия вновь ввязалась в войну. Пока она носит несколько необычный характер. На украинском фронте – назовем его условно западным (а, впрочем, почему условно? Он действительно западный) – война имеет два измерения: горячее и холодное. На втором фронте – внутреннем – пока только холодное. Ведь по-настоящему репрессии еще не начались. И поскольку идет война, власть приступила к мобилизации, тоже весьма своеобразной: мобилизации широкого круга интеллектуалов (и не в последнюю очередь историков) на эти два фронта. В отличие от традиционного военного призыва здесь нет возрастных ограничений. В сущности нет и никакой качественной разницы между теми «добровольцами» из России, что сражаются под знаменами Луганской и Донецкой республик, и теми мобилизованными добровольцами, что геройствуют в электронных и бумажных СМИ, на радиостанциях и кафедрах внутреннего фронта. И на этом фронте есть свои стрелковы и бородаи.
Что же нам делать? Ну, прежде всего, определить: кто мы? Что за люди, которых я обозначаю этим местоимением? Это те, кто в разных формах, но с одним идейным мотивом косит от всеобщей мобилизации на внутренний фронт. Когда-то Бродский говорил о себе, что всю жизнь чувствовал себя партизаном, т.е. тем, кто в одиночку или в небольших отрядах противостоит, казалось бы, уже победителю. Наша «партизанская борьба» должна быть направлена на сокрушение стратегического потенциала, повторю, казалось бы, уже победителя. А этот потенциал есть история.
Но не просто история как некий событийный ряд, не просто историософия, хотя и со всем этим придется иметь дело. Но история, которая стала фундаментом для возведения новой русской, по сути, обязательной для всех идеологии. И хотя о ней мы уже отчасти говорили, определим ее еще раз. Красно-белое черносотенство, революционный консерватизм, «консерватизм без традиций». Все это взято из политического лексикона Петра Струве. Слова примерно столетней давности.
Раз уж мы упомянули имя этого великого человека, вспомним, что сказал о нем о. С. Булгаков в своем надгробном слове (ровно семьдесят лет назад, в Париже, в Александро-Невском соборе): «Количественным успехом не увенчалось наше дело, до времени мы оказались сметены насилием воинствующего безбожия, однако духовная битва была дана и остается незабываема…» 51 . Зачем я вспомнил эту речь Булгакова на отпевании его друга? «Партизаны» должны знать: «наше дело» совсем не обязательно увенчается успехом. Современные «воинствующие безбожники» (включая тех, кого ТВ в своих эфирах много лет подряд высвечивает в церквах на Пасху и Рождество) и сегодня количественно значительно сильнее. Главное – в другом. Должна быть дана духовная битва. Даже если мы догадываемся, что может повториться ситуация, типологически схожая с той, в которой оказались Струве, Булгаков и тысячи других «крестоносцев свободы» (это тогда же о. Сергий – о своем усопшем друге).
51
Булгаков О.С. Надгробное слово на погребении П. Струве // Русская мысль. – Париж, 1944. – 29 февр.
Конечно, красиво, величественно звучит: «крестоносец свободы». И, в общем-то, сегодня в стане «партизан» практически некому примерить на себя это определение. Как-то нескромно. Но вот в чем исторический вызов – или, как говорил Галич, «и все так же, не проще, / век наш пробует нас…»? Помните, что дальше? «Можешь выйти на площадь, / Смеешь выйти на площадь / …В тот назначенный час?». Если мы сможем и посмеем, то при всех наших малости и скромности вернем в Россию определение «крестоносец свободы».