Труды
Шрифт:
Но не все было изуродовано. Что сохранилось – это сердце человека; я говорю не об эмоциях, а о какой-то глубине, о том образе Божием, который Бог отпечатал в каждом человеке, о той бездонной глубине, которая может быть заполнена присутствием только Самого Живого Бога. И когда мы видим в книге Бытия, что Бог Свое собственное дыхание вдунул в человека и человек стал душой живой (Быт 2:7), не просто животным, а душой живой, живой Божественным дыханием, приобщенностью к Богу, открытостью к Нему, тогда можно представить, что во всем языческом мире было какое-то боговедение. Это явно из некоторых мест Ветхого Завета, где мы видим, как некоторые праведники знали Бога – чистотой своего сердца знали Бога еще до того, как появился на свет Авраам и заключил первый завет с Богом.
Есть поразительный пример этого. После того как Авраам отозвался на зов Божий, после
Говоря о Мелхиседеке, я хотел еще одно сказать. Мелхиседек представляет собой такое величие и такую праведность, что апостол относит ко Христу слова псалма: Ты иерей вовек по чину Мелхиседекову (Евр 5:6; Пс 109:4). Он царь; и, как я вам уже упоминал, кажется, Иоанн Златоуст или Василий Великий говорит, что всякий может править, верховодить, но только царь может свою жизнь отдать за весь народ. Он был царь в этом смысле, и он вместе с этим был праведен до конца. И Христос был Царем нашим, Который отдал Себя Самого до конца, безоговорочно, всецело на смерть ради того, чтобы мы могли жить. Когда мы глядим на крест, мы должны помнить, что крест значит смерть для Христа, жизнь для нас.
В позднейшем язычестве продолжалась эта борьба между Богом и сатаной; и в истории язычества мы видим оба элемента: с одной стороны, изумительное порой проникновение, и понимание, и знание Бога и вещей божественных, а порой очень страшные явления. Я вам упоминал, кажется, свой давний разговор с Владимиром Николаевичем Лосским, который тогда не допускал, что вне христианства, больше того, вне православия могло быть подлинное богопознание, считал, что все там в какой-то мере изуродовано. Я был тогда молод и не мог спорить с человеком, которого глубоко почитал, рядом с которым я молился годами в одном храме и молитву которого видел. Но я вернулся к себе и выписал восемь цитат из древнеиндийской книги упанишад{299}, вернулся к нему и сказал: «Владимир Николаевич, когда я читаю святых отцов, я выписываю те места, которые меня особенно поражают, записываю и имя отца Церкви, откуда выписка. И вот здесь у меня восемь цитат без имен. Можете ли вы узнать по тому, что говорится в них, кто это писал?» И в несколько минут Владимир Николаевич надписал каждую цитату из упанишад именем одного из величайших православных святых. Я тогда обратил его внимание на это, и он начал думать по-иному.
Это не значит, что он или я принимали язычество за часть христианской веры. Но это значит, что падение Адама, дальнейшее падение одного поколения после другого не могло до конца разрушить ту связь, которая оставалась между Богом и человеком. Некоторые отцы говорят, что в глубинах наших отпечатан образ, лик Живого Бога и вся задача нашей жизни – пробиваться в те наши глубины, где этот лик может быть познан. Но этот лик мы переживаем на том уровне, где сами находимся, как мы переживаем икону. То есть она вся тут, да, но вместе с этим она может быть изуродована и попорчена. Мы все знаем, что случалось в течение истории с иконами, когда иконоборцы, безбожники их уродовали, издевались над ними. На такую икону мы смотрим как смотрели бы на лик мученика, это икона-мученица. И можно сказать, что каждый человек в своей изуродованности является мучеником – не потому, что он боролся со злом, а потому что он был предметом нападения, не умел бороться, не умел побеждать.
И в древнем доизраильском язычестве, и в том язычестве, которое существовало в течение тысячелетий и до сих пор существует, есть искры истины, проблески истины, а порой очень потрясающие выражения этой истины. И когда мы смотрим на жизнь некоторых языческих подвижников, мы не можем не дивиться их умению научиться из малого, тогда как мы порой так мало знаем, несмотря на то великое, что нам дано.
Но кроме языческого мира, существует Ветхий Завет. Авраам был язычником, он жил в Месопотамии, теперешнем Ираке, и разделял
Первое – то, что в какой-то момент его племянник Лот от него отделился (Быт 13:7-12) и стал родоначальником моавитян, которые потом стали язычниками, хотя Лот вместе с Авраамом вышел из Месопотамии по зову Божию. Что это значит – я не знаю, знаю только, что он не мог быть до конца чуждым тому, что открылось Аврааму, если он с ним вместе ушел.
И дальше: вы наверно помните рассказ об Иакове, о его борьбе с ангелом ночью у перехода через реку (Быт 32:24-32). Перед ним стал некто и не давал ему пройти, и Иаков с ним боролся всю ночь, а когда стало светать, вдруг узнал в нем ангела Божия. И он получил имя Израиля за эту борьбу. Он оказался тем, который боролся с Богом не богоборческой ненавистью, а боролся, не зная, с кем борется, потому что хотел пробиться дальше, дальше в обетованную землю, туда, куда Бог его и весь его народ звал. И это изумительная вещь: что не только он, но все верующие в какой-то мере, в каком-то смысле борются. Мы с Богом как бы «сцепились» и говорим, как Иаков: мы не отпустим Тебя, мы не дадим Тебе уйти от нас, пока Ты нас не благословишь.
И каждый из нас должен научиться именно этому. В молитве ли, в богомыслии, в чтении святых отцов, еще больше в чтении Евангелия, в молитве церковной, в братском, сестринском общении всех между собой мы должны держаться Бога, не довольствоваться ничем тварным – ни теми мыслями, как бы ни были они богаты, которые нам приходят, когда мы читаем или размышляем, ни теми чувствами, которые рождаются в нас, – а только Богом, только Богом. Научиться стоять перед Ним и не отпускать Его: Господи, не уйду я от Тебя, не уходи Ты от меня! Я знаю людей, которые становятся на молитву не для того, чтобы получить то или другое, а ради того, чтобы постоять в Божием присутствии, которые стоят и говорят: Господи, я знаю, что Ты тут – и я тут, по Твоей милости Ты мне даешь стоять перед Собой, даже если я не ощущаю Твоего присутствия, но я знаю, что Ты тут, и это для меня предельное счастье, и благословение, и радость. И я с Тобой буду говорить, буду все Тебе говорить, всю душу изливать, все мысли, все чувства, буду искать Твоей воли во всем, и не уйду, не уйду, Господи, даже если Ты годами не дашь о Себе знать.
Так было с Израилем, так было и со многими святыми, так бывает и со многими из нас – не с такой яркостью, не с такой резкостью, но так же реально, потому что все мы принадлежим Церкви, хотя не выросли еще в полную меру того, чем должны быть, в ту меру, которую апостол Павел называет полной мерой роста Христова (Еф 4:13). Вырасти в меру Христа… Конечно, в полном смысле это, даст Бог, может быть, нам будет дано после смерти, в будущем веке. Но уже теперь, если только мы отдадимся Богу, мы можем раскрыться, дать Ему место в себе, стать храмом Живого Бога и вырасти в такую меру, какую мы видим в преподобном Серафиме Саровском, в Сергии Радонежском, во множестве святых. Да что я говорю – и в святых, и во множестве людей, которые не канонизованы, на кого мы смотрим и думаем: ну, человек как человек, обыкновенный, а потом в какой-то момент ощущаем что-то в нем непостижимое.
Но после того как прошло это первое поколение, люди (не все, конечно, но большинство) стали все дальше удаляться от того времени, которое Адам и Ева помнили, меньше общаться с глубинами Божиими. И когда не каждый уже мог жить непосредственным руководством Самого Бога, Господь стал определять израильскому народу вождей, пророков, судей, наставников разного рода. Но в какой-то момент случилась одна величайшая трагедия истории. Люди усомнились в том, что после Самуила им будет дан другой вождь. Они стали вглядываться в сыновей Самуила, и вместо того чтобы знать, что Бог может вызвать из их среды совершенно неожиданного человека, стали примеряться и думать: нет, эти нам вождями быть не могут. Израильский народ испугался, что останется после Самуила без вождя, и обратился к нему и сказал (Боже мой, какие страшные слова!): мы хотим быть как все прочие народы; поставь над нами царя (1 Цар 8:5). Это значит: нам страшно быть под руководством Самого Бога и тех, которых Бог поставит над нами, мы хотим земной обеспеченности. Дай нам царя, и с нас довольно, мы будем, как все другие народы, не под Божиим водительством, а под водительством нашего царя.