Труфальдино
Шрифт:
Обличая Виктора я рисовал кальку со своего вероятного поведения в святой для каждого опера уголовного розыска день пятого октября. Но, к сожаления, сам я расслабиться не мог.
В четыре часа я забрал Кристину Яновну из детского сада, выслушал очередные жалобы воспитателей, какой ребенок у меня неаккуратный, в каком несвежем платье приходит в детский сад и как наша мама плохо расчесывает волосы дочери по утрам. Покивав противной тетке, я отвез дочь через мост, к своим родителям, с которыми я договорился, что они понянчатся с внучкой, после чего, поехал обратно домой, выгулять пса, только
— Громов, ты что опаздываешь? — на крыльце курил начальник розыска в компании каких-то серьезных мужиков, наверное, или из городского управления или чиновники с администрации.
— Прошу прощения, Александр Александрович, ребенка надо было пристроить…- поняв, что вопросов больше не будет, я проскользнул мимо начальства в теплое помещение кафе, откуда доносилось зажигательное «Атас!», женские визги и топот ног молодых танцоров.
— О, Пахан! — на плечах у меня повис уже «хороший» Руслан, умудрившийся не выпустить из рук улыбающуюся Инну, чью стройную фигуру выгодно облегал темно-синий костюм от «Кевина Кляйна» с черным меховым воротничком: — А мы тут…
Тут голос с хрипотцой стал выводить «Дым сигарет с ментолом…», Инна взвизгнула, как девчонка и резким рывком уволокла здоровенного опера в толчею танцпола, а я пошел искать свободное место за заставленными закусками столами.
В этом году спонсоры расстарались, вернее главный спонсор — владелец большинства ларьков в районе, оборотистый уроженец Баку умел дружить с нужными людьми, ну и нам, служивым, от его щедрот прилетало два раза в год, на пятое октября и десятое ноября.
Я постучал по пластиковой бутылке водки «МакКормик», и раздумывая, опрокинуть ли еще одну стопку или дождаться коллег. Сегодня кафе было закрыто на спецобслуживание. Одну половину зала занимал розыск Дорожного района, а во второй гулял какой-то педагогический коллектив, отмечающий свой профессиональный праздник. Или два коллектива, если судить по громкости восторженных женских возгласов с другой половины кафе?
— А вы почему не танцуете?
Надо мной навис скучающий педагог — лет двадцать пять, средней полноты, обесцвеченные волосы падают на плечи, белая блузка и черная юбка до колена.
— Присаживайтесь. — я нашел чистое блюдце и фужер: — Что будете?
— Пойдемте танцевать. — и наведенными, над серыми глазами, ресницами хлоп-хлоп.
Из динамиков, судя по голосу Ветлицкая, под рваный ритм барабанов пела о бескрайних полях.
— Давайте эту композицию пропустим…- я наклонился к розовому ушку: — Я не понимаю, как под нее танцевать.
Я всегда знал, что учителя вне академических часов раскрывают в себе множество неожиданных талантов.
Барышня ловко хлопнула грамм семьдесят американской водки из фужера, оставляя на краешке стекла след малиновой помады, похрустела салатиком из капусты, клюквы и огурчика и крепко ухватив меня за руку, как репку из грядки, выдернула из-за стола под «Гуд бай, мой мальчик…» от вечно прекрасной Анжелики Варум.
Тяжелая грудь, вдохновляюще, упиралась в меня, а когда мои ладони, совершенно случайно, соскользнули ниже талии, сладко пахнущие малиной губы прошелестели
— Меня Таня зовут.
Когда я провожал барышню к ее столу, меня рикошетом задело несколько ненавидящих взглядов ее соседок, но, извините, тети — большинство моих коллег пришло сегодня со своими половинами.
То, что я попал, я понял, когда во время быстрого танца из тесного круга, прямо напротив моего стула вынырнула Татьяна, делая манящие жесты руками, и я вынужден был оторваться от «важного» разговора с опером Мишей Кисловым, который, исходя из принципа «мужики в лесу разговаривают о бабах, а с бабами — о лесе», что-то сбивчиво мне рассказывал о важной и многообещающей оперативной информации. Пока подвыпивший Миша хлопал глазами, пытаясь сообразить, куда делся его собеседник, его заскучавшая жена Лариса, одарив меня благодарным взглядом, вытащила благоверного в круг танцующих.
Не знаю, что чем там занималась Татьяна в краткий миг между танцами, но во время следующей композиции, где молодая Аллегрова щедро роняла звезды на погон младшего лейтенанта, педагог так плотно обвивалась вокруг меня, что иначе, как провокацией назвать это было нельзя.
Так как барышня не была королевой моих грез, но демонстрировала серьезные намеренья, то я решил уйти «по-английски», в первых рядах расходившийся после одиннадцати часов публики. Окликнули меня через пару минут.
— Да метро меня проводишь? — крепкая рука обхватила мое предплечье, и я понял, что «да», проводу.
— А ты какой лейтенант? — глаза учительницы в свете тусклого света окон выглядели загадочно и маняще, а лицо гораздо привлекательней, или в моем мозгу плескались триста грамм буржуйской водки, я не знаю.
— Я — старший. — гордо сказал я, но был тут-же спущен на землю.
— А какой главнее — младший или старший? — наивно спросила выпускница советской школы, у которой в аттестате, я уверен, стояла положительная оценка по начальной военной подготовке.
— Просто лейтенант главнее. — буркнул я и поволок повисшую на мне пацифистку в сторону алеющей вдалеке буквы «М».
— Ты с кем живешь? — как я понимаю, девушка тоже заметила вход в подземку и обмен информации ускорился.
— Сейчас один. — наверное, я был не совсем точен в формулировках, но она же не про ребенка спрашивала? Да и, откровенно, молодая кровь все еще кипела от быстрых танцев, холодной водки и острой закуски.
— Далеко?
— Десять минут по прямой.
— Тогда пошли к тебе…
Я молча свернул в сторону «генеральского» дома, не дойдя двадцать шагов до ступенек, ведущих к голубым поездам.
— Только у меняв холодильнике мышь повесилась.
— Вон киоск…
— Ну да, впереди горела огоньки ночного киоска, а метрах в пятидесяти от него еще одного, а за ним еще и еще, разбросанные гораздо чаще, чем верстовые столбы. После гастрономов, закрывающихся в восемь часов вечера, капиталистическое изобилие и сервис обрушились на граждан бывшего СССР неумолимой лавиной. Правда водку приходилось теперь закручивать винтом, чтобы посмотреть на красивый водоворот пузырьков, и каждый был вынужден стать специалистом по пробкам и этикеткам, если не хотел раньше времени ослепнуть или просто умереть.