Тряпичник
Шрифт:
На отдаленных улицах города он заходил на задние дворы, разыскивал помойные ямы и разрывал их, то отыскивая грязную тряпку, то пузырек, то кость… Запах там был ужасный, так что даже привычному мальчику становилось дурно. Но это был его промысел, работа: она его кормила… А есть каждому необходимо… Разрывая одну из таких помойных ям, особенно грязную, мальчик вытащил несколько костей и тряпок и был очень доволен. Он свалил все в мешок и перекинул его на плечо; мешок был уже довольно тяжелый и запах от него шел отвратительный. Затем мальчуган обтер руки о полу своего рваного кафтана и вышел на улицу. Тут только он почувствовал, что ему хочется есть и что он устал: ноги ныли, спину ломило, голова была точно налита свинцом. На улице стоял осенний ветреный день, а одет он был плохо. Старый кафтан едва прикрывал худое тело, на ногах были дырявые сапоги. Мальчик еле-еле тащился с мешком за плечами. Около первой же мелочной лавки он спустил мешок на землю, зашел и купил фунт хлеба, соли и луку и на копейку леденцов. Он нашел укромную улицу, на которой мало было домов и мало прохожих, присел у заколоченных ворот забора, отделявших какой-то пустырь, мешок положил рядом и с жадностью стал есть хлеб и лук, обмакивая его в соль. Лук он заедал леденцом. Потом опять ел хлеб… Потом опять лук и снова сосал леденец и вытирал рот то рукою, то рукавом кафтана.
Он жевал медленно, задумчиво. Усталость и детские годы брали свое. Все предметы вдруг стали ему казаться маленькими, как бы в тумане… Все сливалось и мешалось перед глазами… Наконец, мальчик не мог преодолеть усталость, сон одолел его и, припав на свой грязный мешок, он заснул крепко и сладко. Шапка его сползла на затылок, темные волосы растрепались на лбу, лицо было худенькое, бледное, рот полуоткрыт. В руках он держал головку зеленого луку и кусок хлеба.
II
Мальчик тряпичник неожиданно проснулся от сильного толчка. Он сначала ничего не мог сообразить, не мог прийти в себя и понять, где он, что с ним…
— Мамка, Паранька… — проговорил он спросонок, протирая глаза и оглядываясь.
— Нет, брат, не мамка и не Паранька, а просто Ванька, — отвечал ему знакомый голос, и кто-то рассмеялся и похлопал его по плечу.
— Это ты, Ваня… А я-то задремал, — проговорил спавший.
— Я… Давно тут стою… Жалко было будить тебя.
Перед ним стоял товарищ, такой же тряпичник, как и он, но только еще худощавее и поменьше ростом, чем он.
— Ну и спал же ты, брат… Храпел, свистел, как машина. Право…
— Замаялся! — ответил тот.
— Ну что, Васюха, какова добыча!
— Плохая!
— И у меня, брат, плохая… Ничего не осталось… А, поди, еще хозяин заругает… Достанется… Боязно идти домой.
— Конечно, заругает. Хорошо, если еще не поколотит… Ему что: разве он наши спины да бока жалеет… Не свои…
Мальчик, который назвался Ванькой, тоже присел около забора. Оба они были такие усталые, жалкие, грязные. Они поговорили о своих делах. Дела эти все вертелись около костей, тряпок, бутылок и банок. Вася рассказал про толстую кухарку, про то, как бы он мог выгодно купить товар, какие хорошие были кости: большие, чистые, белые, что сахар, и как много их было, и еще тряпка в придачу…
— Я уж вышел, смотрел, смотрел — нет ли кого из нашей артели, жалел-то как… Конечно, потом она продала… Поди, не торгуясь, взяли такое добро.
Оба погоревали над неудачей.
— Однако домой надо, — сказал Вася, поднимаясь и взваливая не плечо мешок.
Ваня тоже поднялся.
— Далеко тащиться… Придем, уже стемнеет… Еле ноги ходят. Право… Что свинцом налиты.
Мальчуганы пошли потихоньку, нога за ногу, изредка перекидываясь словом, другим.
Путь их, действительно, был дальний. Сначала они шли по улицам шумного города с большими домами, каменной мостовой, перешли несколько мостов, потом пошли по закоулкам с невзрачными деревянными домами. Прошли заставу. Потом улиц уже не было, а были пустыри да поля. Далее опять появились домики, редкие, плохие… Там ютилась самая беспросветная беднота города.
Прошло два часа, как шли к дому наши мальчики. Уже стемнело, когда они подошли к мрачному, кривому деревянному забору с полуразвалившимися постройками, стоявшему особняком.
От этого здания еще издали несся отвратительный, тяжелый запах. Мальчики прошли калитку и сначала вошли во двор, а затем уже в подвал деревянного строения. Оттуда неслись крики. Кричали, очевидно, женщина и мужчина. Женщина сердито взвизгивала, а мужчина бранился басом.
— Опять хозяин и хозяйка ругаются, — проговорил Василий.
— Верно Федьку да Гришку поедом едят.
— Несчастные же они ребята, бесталанные, — со вздохом проговорил Вася.
Мальчики вошли в большую, полутемную горницу, похожую на сарай. Здесь было ужасно для свежего человека. Воздух был такой душный, тяжелый, что, как говорится, топор мог бы держаться в этом воздухе. Сыро и смрадно… Горницу с нарами по краям освещала повешенная на стене маленькая лампа, которая коптела и дымилась. Окна были на самой земле, потолки низкие, черные.
Громкие злобные голоса двух взрослых прерывались; детскими воплями, кашлем и робкими ответами.
— Отчего ты никогда не приносишь хороших бутылок? Разве это товар? Куда ты деньги девал? Проел?! Отчего Антошка и хозяину барыш норовит и свою выгоду соблюдает?.. — допрашивал грубый бас.
— Оттого, что ты их мало учишь! Волю им даешь… Я бы их заколотила!.. — кричала визгливо женщина.
И мужчина и женщина были одеты грязно. Мужчина был высоченного роста, черный, лохматый, с большим крючковатым носом. Женщина трепаная, бледная, с подслеповатыми глазами.
Около них стояла толпа подростков и мальчиков, человек пятнадцать. Все они раскладывали свои зловонные мешки и вытаскивали кости, тряпки, бутылки и другие отбросы. Хозяин и хозяйка, содержатели этих ребят, бранили их за то, что они мало принесли, мало выручили.
Иным попадали и колотушки. Этот подземный страшный приют постоянно оглашался плачем и криками. Но никто не слышал этих детских криков, некому было заступиться за этих мальчиков, и никто туда не заглядывал.
— Я ходил на свалку… А там ребята большие прогнали… А бутылок сегодня не продавали, — оправдывался маленький мальчуган прерывающимся голосом, горько плакал и кашлял, и все время закрывал голову от побоев, градом сыпавшихся на него.
— Врешь… Деньги проел… У тебя вечно беда… Отчего же Антона никто не гонит? — кричал хозяин.
И здесь, в этой ужасной жизни и нищете, среди детского горя, был свой счастливец, любимец… Это был Антон — подросток лет 15-ти, крепкий, здоровый, точно стальной. Казалось, он вынесет и не такую жизнь. Он был пронырливее других, хитрее… Кого поколотит, где утянет, где отнимет. Он умел подольститься к хозяевам и всегда приносил больше всех товару. Он был главные и старший среди этой жалкой артели. Он все отнимал у маленьких и слабых ребят, все, что у них было лучшего. Они терпеть не могли своего обидчика и мучителя, а жаловаться не смели — им не верили и слушать их не хотели.