Тряпичник
Шрифт:
— Откуда она твоя-то! — закричал Антон.
— Мне ее купчиха на Садовой на прибавку дала, спроси сам. Верно говорю.
— А я ее на свалке за заставой вытащил. И врешь ты. Она моя… Моя, моя!
— Молчите вы! — прикрикнул хозяин, и Федя получил толчок. Он заплакал горько, отчаянно, сколько позволяла его слабая грудь.
Все, конечно, знали, кто был прав, кто виноват. Но правды тут добиться все равно никто не мог. Правда здесь на стороне сильного.
Ночью с Федей сделался жар, он бредил, метался, кричал: «Моя кость… Отдай мне. Купчиха дала. Ой, боюсь… Не бейте меня…» Товарищи его успокаивали, Ваня бегал даже за водой и давал ему пить. Хозяина будить они не смели. Да и на болезни своей артели хозяин не обращал никакого внимания.
Утром Ваня робко сказал:
— Дяденька, Федюшке неможется… Он всю ночь кричал, прыгал. У него, кажется, огневица.
— Вот я ему задам огневицу, чтобы сейчас же вставал и отправлялся.
Федя в страхе пробовал встать, но опять свалился и двинуться не мог.
— Ну и пусть валяется. Подожди, вот как нечего будет есть, так живо встанет.
— Федюха, я днем-то проберусь к тебе, — жалостливо сказал Вася на ухо товарищу.
Тот ничего не ответил и только застонал.
Вася сдержал слово. Выглядывая из-за угла, он увидел, как ушли хозяин и хозяйка, и шмыгнул навестить больного товарища. Он принес Феде булку, которую купил вместо костей, и под вечер, конечно, ожидал грозы от хозяина.
Федя одиноко лежал в углу без помощи. Он горел и метался. В подвале никого не было. Вася подбежал к нему и спросил:
— Что, Федя, попить хочешь?
— Бутылка без горлышка… Дно большое… Тряпкой заложи… — проговорил мальчик, глядя на товарища широко открытыми глазами.
Вася удивился и спросил:
— Где бутылка-то? Какая без горлышка? Попить хочешь? Я принесу, — он побежал за водой и принес в кружке больному.
Но тот оттолкнул руку товарища и расплескал воду по полу, по постели. Он привстал, еще шире раскрыл глаза и заговорил скоро и громко:
— Купил костей корзину… Мыши съели… Повернулся… Ой, ой, не буду… Не брал я, не брал! — и он громко заплакал, закрыв голову руками точно от чьих-то побоев.
Вася испугался. «Никак Федюха с ума сошел», — подумал он и жалостливо, тревожно смотрел на мальчика. Тот долго вздрагивал, плакал, кашлял и наконец затих. Некоторое время он лежал молча, Вася хотел уже уйти, как вдруг Федя повернулся, огляделся кругом и узнал друга.
— Вася, ты? — слабым голосом сказал он. — Не видели тебя? Как мне больно-то, дышать не могу!
Глаза у Феди совсем провалились, губы были сухие и запеклись; он еле произносил слова.
— Попей воды, — жалостливо сказал Вася. — Ты все такую чепуху нес, я испугался…
Он приподнял товарища и попоил его. Тот с жадностью прильнул к воде.
— Хочешь поесть? Я тебе булку принес.
— Нет… Есть не хочу… Так сухо во рту… Не могу… А ты иди, тебе достанется. Теперь полегче… Уж я один тут… Ничего, иди…
В это время за окнами раздались громкие голоса.
— Ой, ой, кажется, хозяева! — воскликнули оба мальчика.
— Ничего, я спрячусь в сарае… Они пройдут и я убегу… Вася шмыгнул в дверь и скрылся. А Федя заметался, закашлялся и стал бредить.
Хозяева вернулись и даже не подошли к нему, не взглянули на больного мальчика.
V
Был сильный, трескучий мороз. На улицах у людей дух захватывало, ресницы слипались, того и гляди, что ноги, руки и нос отморозишь, а птицы замерзали на лету и падали мертвыми.
Плохо в такое время тем, у кого нет теплого пальто, сапог, одежды… Особенно было плохо маленьким тряпичникам в их рваных кафтанах и в дырявых сапогах.
Вася продрог так, что, как говорится, у него зуб на зуб не попадал. Он шел домой и плакал: ноги и руки его застыли, нос и щеки щипало ужасно. Он то подпрыгивал, то приседал, то хлопал рука об руку, но толку было мало и согреться было нельзя.
«Что-то Федя? Поди, совсем закоченел на полу… Из двери дует… Эх, бедняга».
Вася решил обогреться дома и товарища навестить. Пусть ругается хозяин: все равно добычи никакой не было. Не умирать же на морозе.
— Ну, будь, что будет, — решил мальчик и быстро шагал к дому. Около ворот он услышал громкие голоса. Кто-то кричал, спорил, бранился.
— Верно, ребята тоже пришли… зазябли… Хозяин и хозяйка ругаются… — подумал Вася.
Вдруг он остановился у дверей и стал прислушиваться. Сердце его билось шибко и болезненно: то замирало, то, казалось, переставало биться. Что-то странное показалось ему. Нет, этого быть не может! Ему почудилось… И с чего он вообразил?!
— И на тебя управу найду… Так не оставлю… Жаловаться буду… Мы ведь не крепостные… Я к самому главному начальнику пойду… Так ты не посмеешь… Права твоего нет… — кричал громкий сердитый голос.
Васе показался этот голос знакомым, близким, родным…
— Убирайся вон! Ты глупая деревенская баба… Ты ничего не понимаешь! Я за него заплатил… И паспорт его у меня… Он накормлен, в тепле и при деле…
— Отдай моего сына. Я тебе его не представляла… Мужик злодей обманул меня, наобещал, наплел… И мальчишку сгубил. Где мой сын? Отдавай моего сына!..
— Мамка, мамка! — закричал вдруг Вася, бросаясь не помня себя в подвал. Теперь он ничего не боялся; он задыхался от радости, от счастья. Все кружилось в его глазах.
— Мамка, мамка! — повторял он рыдая, бросившись и охватив деревенскую женщину, так горячо спорившую с хозяином.
— Васенька, сынок, болезный!.. Ой, да ты ли это? Матушка Божья! Как извелся ты?! Да на кого ты похож кости да кожа!.. — уж не говорила, а причитала и выговаривала в подвале Агрефена, мать Васи, охватив его шею. Хозяин и хозяйка смутились и замолчали.
— Ну и забери своего мальчишку… И убирайтесь вон! Прежде заплати за его харчи да одежду отдайте, тогда и пачпорт его получишь… Убирайтесь сейчас вон!