Трясина.Год Тысячный ч.1-2
Шрифт:
– Где Волчек?
– спрашивает Валога.
– Ты полегче давай, писарь, - говорит арестант.
– Не знаю я никаких Волчеков!
– Вечером после расстрела площади ты чем занимался?
– спрашивает Валога.
– Вот же, пристал, как навоз к подошве. Не знаю я! Не помню!
– выкрикивает арестант.
– Что ж, верю, что не помнишь, - вздыхает Валога.
– А если память освежить?
Валога подаёт знак тюремщику. Тот только того и ждал. Улыбаясь, Кходи приближается к арестанту, приставляет автоматический хлыст к его шее и нажимает на спуск. Слышится треск, и арестант в судорогах валится на пол. Тело его выгибается дугой, руки и ноги дёргаются,
– Где Волчек?
– Иди к чёрту, - хрипит тот.
Валога отступает. Кивает тюремщику. Кходи, не переставая улыбаться, подходит к человеку, распростёртому на полу, и с размаху бьёт его сапогом под ребра. Вопросительно глядит на Валогу. Соглядатай молчит. Тогда тюремщик наносит ещё удар. И ещё.
– Довольно, - говорит Валога.
– Как скажете, начальник, - бодрым голосом отвечает тот.
Возможно, Кходи Гаалт ведёт себя чересчур развязно в присутствии агента Тайной Канцелярии. Но сегодня можно. Сегодня они - тюремщик и Соглядатай - в одном войске. Провинция против метрополии. Так-то. Стоя плечом к плечу, они с презрением глядят на человека, который корчится у их ног, пытаясь глотнуть воздуху.
– Вэл, разлюбезный. Ты давай уже осознавай, - говорит Валога.
– Это на воле вы хозяева. А здесь я тебе и царь, и бог. Я, и вот он, Кходи. Веди себя прилично, Вэл. Иначе сделаем так, что собственные кишки начнёшь выхаркивать. А в отчёте напишем, что так и было. И про Доместика своего забудь, он тебе не поможет. Ну так как, вспомнил что-нибудь? Где Волчек?
– Писарь, ты браслеты сними, ладно? А то руки уже затекли, - тихо говорит арестант.
– Что? Я не расслышал, - отвечает Валога, приставив ладонь к уху.
– Я город плохо знаю. Улицу не назову. Но могу показать. И дом, и квартиру. Там они прячутся, - говорит арестант. Голос его звучит слабо.
– Вот это правильно. Давно бы так, - Валога одобрительно кивает.
– Только не вздумай врать мне, Йорхос. Иначе беседовать будешь уже не со мной, а лично с Наместником. А Наместник наш норовом крут, сам знаешь. Сварит с перловой кашей и на завтрак съест.
Последнюю фразу Валога произносит на семгальском. Всё равно этот ромеец не поймёт. Все они одинаковые. Живут тут по десять лет, но не понимают ни слова на местном языке.
– Подавится. Браслеты сними, - отвечает арестант.
Гляди ты, понял всё-таки.
– Кходи, давай ключ, - говорит Алех Валога.
Быстро он сломался. А ведь мы, считай, ещё и не начали. Впрочем, человек, прошедший Фарнагский острог и саммеритовые шахты, выходит на свободу уже сломленным. И поражённым в правах. Йорхосу этому ещё повезло, попал под амнистию. Но амнистирован - не значит оправдан. Появляться в Царьгороде ему запрещено под угрозой ареста. Вот и болтается в Луннице, как это самое в проруби. И сидел бы себе тихо, так нет же, с крамольниками связался. Кретин, что тут скажешь.
Тюремщик Кходи рывком поднимает арестанта с пола. Щёлкают наручники. Вэл Йорхос, ругаясь вполголоса, растирает онемевшие запястья. Алех Валога бросает рассеянный взгляд на хронометр. Спешить некуда. Впереди ночь.
Лита - Облава
В
Я лежала, глядя в темноту. По стенам и потолку с периодичностью в несколько минут пробегал луч прожектора. Потом я услышала, как скрипнула входная дверь, и в коридоре что-то зашастило. В нашем бараке имелись две квартиры, соединённые общим коридором, и наружные двери обычно не запирались. Первой моей мыслью было: Наверно, сосед-забулдыга вернулся домой. Сейчас начнёт ломиться к себе в квартиру, кляня свою благоверную последними словами. Потом будет мордобитие и крики. Потом они помирятся и улягутся спать. Обычный их концерт.... Минуты шли, но из-за двери не доносилось ни звука. В коридоре царила гробовая тишина. Помер он там, что ли?
Окрики жандармов были всё ближе. Вскоре я услышала в отдалении лязг винтовок и топот множества ног, обутых в тяжёлые армейские башмаки. Стражники. Ходят по домам с облавой. Отбросив одеяло, я сидела на кровати в одной льняной рубахе и напряжённо прислушивалась. Я уже поняла, что к нам в дом зашёл чужой человек ... мятежник. Ищет спасения. Эта стая гонит его, как затравленного зверя. И никто ведь не заступится... Я осторожно спустила ноги на пол, на цыпочках подошла к двери и приложила к ней ухо. Затем я сняла засов, и приоткрыв дверь, выглянула в коридор.
– Есть кто?
– спросила я вполголоса.
Молчание. Темно было, хоть глаз выколи, но я знала - он там.
– Не надо тут стоять. Сейчас стражники придут, а здесь спрятаться негде, - говорила я шёпотом. - Слушайте, у меня погреб есть. Тут, в квартире. Они не знают.
Мои глаза немного привыкли к темноте, и я разглядела человека, который стоял, прижавшись к стене. Я протянула ему руку.
– Идём. Ну, скорее. А то соседи проснутся.
Увидев, что он все ещё колеблется, я схватила его за рукав, втащила в комнату и захлопнула дверь. Я уже знала, где можно укрыться беглецу.
В бараках вроде нашего ни погребов, ни чуланов не предусматривалось. Однако у нас в квартире имелось что-то вроде схрона. Мы соорудили его сами, когда жива ещё была мать. Как-то раз одна из досок пола треснула и провалилась. Мы с матерью осторожно сняли её и заглянули в подпол. Внизу зияла чёрная впадина. Спустив туда масляную лампу, мы обнаружили песчаный грот шага в три шириной и глубиной почти в человеческий рост. На дне грота собралась лужица воды. Наверное, фундамент просел. Мы не стали звать рабочих, оставив всё как есть. Если эта хибара когда-нибудь провалится сквозь землю, ничего страшного. Не жалко. Дом принадлежал не нам, а городскому совету. Мы кое-как приладили доску на место. При желании её легко можно было отодвинуть в сторону и спрыгнуть на дно грота. Позже мы укрепили его стены подпорками и бросили на дно кусок фанеры. Получился неплохой ледник. Летом мы хранили там свежее молоко и рубленую сырую рыбу, которую покупали на базаре.