Трюк
Шрифт:
Никакого давления.
— Вы еще не готовы? — спрашивает Дэймон.
— Как ты догадался, капитан Очевидность? — язвит Ноа.
— Дайте десять минут, — выдаю я и бегу вверх по лестнице. — Где мой костюм? — кричу я на ходу.
— В моей комнате, — отвечает Ноа.
Интересно, отреагирует ли на это Дэймон?
Через пятнадцать минут мы выходим. Всю дорогу до «Плазы» желудок скручивает от нервов и страха. Мне нужно быть сегодня «на коне», и это заставляет меня психовать. Я должен притворяться, что моя репутация не
Я провожу по бедру взмокшей ладонью, но Ноа ее перехватывает и молча проводит по ней большим пальцем. Этого простого жеста достаточно, чтобы я знал, что Ноа здесь, со мной. В его обязанности не входит утешать и успокаивать, тем не менее, именно это он и делает.
Едва ступив на красную дорожку, Ноа общается с прессой так, будто для него обычное дело. Он ведет себя непринужденно, очаровательная улыбка не сходит с лица. В то время как я, уверен, похож на оленя в свете фар. На этот раз мы имеем дело не с папарацци. Это — профессиональные журналисты.
Мои ладони все еще влажные, но Ноа не обращает на это внимания. Он крепче сжимает мою руку, и я успокаиваюсь.
Мы заходим внутрь, и Дэймон подводит меня к пиарщику из команды. Тот знакомит меня с какими-то людьми, которых я, видимо, должен знать, но понятия не имею, кто они. Они смотрят на меня так, будто я самый неправильный гей в мире. Один из них, Нил, является главой Национальной Сети ЛГБТК — организатора мероприятия, — так что, по идее, я должен бы его знать.
— Мы так рады, что вы смогли приехать сегодня, — говорит он. — То, что вы здесь, поддерживаете нас…
— Спасибо, что пригласили. — Знаю, это большая честь, что меня ценят и признают в подобном месте, но вокруг постепенно собирается толпа, и мне становится не по себе.
— Каково это — быть первым открытым геем в НФЛ? — задает вопрос какая-то женщина.
— Хм, не знаю. Технически я сейчас не состою в Лиге.
Все в унисон поджимают губы. На лицах отчетливо читается одна и та же мысль о вопиющей несправедливости происходящего.
— Как по-вашему, тот факт, что вы гей, повлияет на шансы снова играть в футбол? — спрашивает Нил, но его вопрос звучит не так навязчиво, как у журналистки.
Нил выглядит очень обеспокоенным, но, вместе с тем, каким-то угрожающим. Такое впечатление, что получи он мое согласие, в тот же миг натравит на Лигу гей-мафию. От одной этой мысли хочется рассмеяться, но серьезность вопроса отрезвляет.
— Существуют законы против дискриминации, так что не должен влиять, — дипломатично отзываюсь я.
— Но ведь это не значит, что и не будет, — вклинивается еще один мужчина.
Я тянусь к галстуку-бабочке, который внезапно начинает слишком стягивать горло.
— Мой каминг-аут был не совсем… эм… изящным. Меня уволили по пункту об этическом поведении.
Раздается несколько неловких смешков. Я убеждаю себя, что уж лучше пусть эти люди смеются надо мной, чем думают так же, как «Бульдоги» — что я заслужил быть вышвырнутым
— А чего еще может ожидать общество, если человек вынужден скрывать, кто он есть, — возмущенно замечает Нил, и я решаю, что, несмотря на неловкость всей ситуации, он мне нравится.
— Если бы все просто открылись, никто бы не стал раздувать из этого проблему, — разглагольствует женщина, и я стискиваю зубы.
Полагаю, она подразумевает спортсменов, но уточнять совсем не хочется.
Я вижу Ноа, но не могу до него дотянуться. Пытаюсь телепатически передать ему, что нуждаюсь в спасении, но, очевидно, за последнюю пару часов подобных сверхспособностей у меня не развилось.
Да блин!
По мере того, как рвущихся со мной пообщаться становится все больше, и меня знакомят с новыми и новыми людьми, присутствие Ноа так близко и в то же время так далеко, становится мучительным. У нас совсем не остается времени побыть вместе. Мы проходим мимо многочисленных представителей высшей элиты. Все хотят пообщаться с Ноа, поговорить о его отце, а меня засыпают очередными вопросами о том, каково быть открывшимся геем в футболе.
В конце концов, понимаю, что произошло именно то, чего я так боялся, когда опубликовали те фотографии. Меня не воспринимают, как Джэксона-футболиста. Я для них футболист-гей Джэксон. Никого из моих товарищей по команде никогда не представляли общественности как «женатого футболиста» или «футболиста-натурала».
Я продолжаю следить взглядом за Ноа, как он передвигается по залу от одной большой и важной шишки к другой, побольше и поважнее. Обнаженный Ноа — это нечто. Но Ноа в смокинге? Он мне почти больше нравится.
Почти.
После того, как меня в десятый раз останавливает совершенно незнакомый человек и заставляет рассказать о том, как я публично открылся, у меня появляется непреодолимое искушение надраться до потери пульса. Однако в глазах прессы это будет выглядеть не очень хорошо, поэтому я остаюсь трезвым как стеклышко, ненавидя каждую минуту этого фарса.
Единственным утешением является осознание того, что ночью я окажусь в постели Ноа и буду творить с ним всякие непотребства. Или он со мной. На самом деле, без разницы. Мне все равно. Я думал, после нашей секс-сессии по Скайпу, Ноа будет рваться оказаться внутри меня. Но, даже проехав два часа до Фили, чтобы меня трахнуть, он струсил. Не то чтобы я сильно протестовал. Боялся, что если нажму слишком сильно, то оба останемся ни с чем.
Я наконец-то отрываюсь от толпы под предлогом, что мне нужно в туалет, и прячусь в углу, где меня и находит Мэддокс.
— Как ты? Держишься? — спрашивает он.
— Все пытаюсь отыскать твоего бойфренда, чтобы отпроситься и убраться, наконец, домой.
— С какой бы радостью я с тобой уехал. Дэймон там, активно общается.
Я бросаю взгляд на шипящий темный напиток, не спрашивая, вырываю его из рук Мэддокса и залпом выпиваю. Кривясь, я смотрю на пустой бокал:
— Просто кола?