Тщеславие
Шрифт:
— Вот не вижу я у нового поколения идеалов красоты… — («Твою мать! Надо было всё-таки духовности добавить! Подсказывала же мне интуиция!» — тут же принялся сокрушаться Димка). Гелеранский продолжил: — Мы поклонялись Цветаевой и Феллини, а здесь сплошной ржач и всё ниже пояса! Есть, однако, замечательная сцена, описывающая первый поцелуй за школой, и вот это… — Гелеранский выковырял грязь из-под ногтя листком со свежим Димкиным рассказом. — Пушкер дал мне почитать свой новый рассказик, и знаете… очень неплохо написано… — Он ещё что-то говорил, но Димка не слышал уже. Мысли закрутились каруселью.
— Не з-знаю, не з-знаю… —
Тут Зотов обратился к коллегам по жюри:
— Что же делать, г-господа?
— Пушкеру ещё надо повкалывать! Попотеть! Да. Сейчас вон многие человеки стыдятся быть русскими! Иного им подавай! Напрасно! Грешно забывать свои корни! Пот, кровь, степь… — горячо вступил литературный критик Мамадаков. Манерой речи он походил на расхожего деревенского самородка, которых так любят городские интеллектуалы, пресытившиеся развлечениями мегаполисов. Упор на русскость и православие входил в резкий контраст с довольно-таки азиатской физиономией самого Мамадакова, его высокими военными ботинками, тёмными натовскими штанами и свитером с накладными карманами. Нос Мамадакова был крупных размеров и повёрнут в профиль, даже когда всё остальное лицо находилось анфас. Такие носы набок встречаются у персонажей мультфильмов. Причина столь необычного расположения носа у живого человека оставалась неизвестной. Видимо, Богу просто так захотелось, когда он лепил будущего литературного критика. Узкие глаза располагались близко к переносице и были обрамлены, словно нимбами, желтоватыми синяками. Слушая и рассматривая Мамадакова, трудно было поверить, что в жизни он занят двумя вещами: критикой и поисками собственной жены. Причём второе, кажется, забирало у него больше энергии, чем первое, и откладывало неизгладимый отпечаток на мировоззрение.
— Я не про Пушкера, а про собак, Виталий Маркович! — перебил Зотов.
— Виноват! Эх, сейчас бы картошечки с сальцем! — молодецки отозвался Мамадаков, хлопнул по колену и огладил бородёнку таким движением, будто родился купцом в Замоскворечье, а борода густая и белая. Он, кажется, был из тех, кого в школе дразнят косоглазым. Мальчик ушёл в себя, погрузился в учение, прикупил наряд настоящего мужика и выбрал дело, позволяющее смотреть на мир из забетонированного дзота безупречного вкуса.
— Может, Людмилу Степановну опять к ним отправить? — подкинул мыслишку Гелеранский.
— Собакам не нравятся ваши рассказы, Пуш-кер! — крикнула Димке Окунькова.
— Х-хороший каламбур, значит, так, — подхватил Зотов. — Собакам ваши рассказы н-не нравятся. А м-мне н-нравятся, значит, так. — Зотов сделал паузу, рассчитывая на смех аудитории. Некоторые рассмеялись сразу, большинство же подхватило с опозданием. Не потому, что каламбур не понравился, просто не слышно было ни черта. Зотов продолжил: — Рассказ про туристку, угодившую вместо м-монастыря в дурдом, глубок и метафоричен. А новый р-расказ Пушкера и вообще весьма интересен. Этакая исповедь н-наивного фи-философа…
Димка перестал мучить себя терзаниями, ощутив всем естеством, что вырвался на полкорпуса вперёд по сравнению с другими участниками заплыва. Его немного тревожила только одна мысль: он не помнил, что за сцена первого поцелуя и какая такая туристка угодила в дурку. Димка списал это на очередной сбой памяти и тут же забыл.
На похвалах метров Лиса нарочито зевнула. Марат дважды моргнул. Филологиня вскочила с возгласом: «Да что же это такое!» — и кинулась вниз по лестнице. Барбосы совсем разбушевались. Послышались возмущённые крики филоло-гини, гавканье и кудахтанье дежурной: «Меша-ють им, видите ли! Писатели нашлись! Щас каждая профура писательница, компьютеров себе понакупали и пишуть, и пишуть!» Гавканье, однако, удалось унять, и филологиня вернулась слегка вспотевшая, с горящими щеками и малость съехавшим в сторону животом.
— Беременная девушка спасла десятерых здоровых мужиков! — шутканул Гелеранский.
— Рассказы Пушкера сочно описывают реальность. Пусть там всё ниже пояса, но зато как обаятельно! — Окунькова одарила Димку улыбкой. — Что у вас с глазом? Дуэль из-за женщины? — Окунькова, видимо, составила себе некий романтический образ Димки, и фингал этот образ только поддерживал.
— Литературный спор… из-за женщины, — постарался элегантно отшутиться Димка.
— Знаете друзья, когда в шестьдесят первом я встречалась с Ахматовой… — начала Липницкая голосом, напоминающим дребезжание ложечки в стакане, когда под домом проезжает метро.
— Хррррррр. Хрррррррр-хр-ххрр, — перебил Липницкую Мамадаков. Конкурсанты попрятали ухмылки в кулаки.
— Что вы сказали, Виталий Маркович? — обратилась старенькая поэтесса к критику своей ложечкой в стакане.
— Хрююююааа. Ы-хрррррр, — ответил Виталий Маркович. Красные губы были приоткрыты, голова склонялась на грудь. Вчера его видели в беседке под соснами в компании Зотова и бутылки. Зотов оказался покрепче, а вот Виталий Маркович срубился, всхрапнул.
Липницкая застыла, глядя на Мамадакова. Зотов крякнул. Гелеранский хихикнул. Окунькова презрительно закатила глаза.
— Виталий Маркович!
— …пардон, Маргарита Павловна? — хрюкнул Мамадаков своим носом набок, будто и не спал вовсе.
— Мне казалось, вы хотите дополнить моё резюме по части рассказов Миши Пушкера, — чопорно произнесла Липницкая.
— Нельзя… — прохрипел Мамадаков, прокашливаясь. — Нельзя во всём подражать американцам проклятым! Оккупировали нашу Россиюшку-матушку и макдоналдсов везде понаставили! У нас есть свои прекрасные литературные традиции. Забористая, ядрёная, мясистая проза. Вот, например, Беззубенко, замечательный писатель. Великанище. Главный человек в сегодняшней русской литературе. Настоящий русский мужик, кадыкастый, ногастый, мосластый… — неизвестно какие ещё части тела писателя Беззубенко были бы упомянуты, не вмешайся Липницкая.
— Спасибо, Виталий Маркович. — Липницкая поджала губы. Она, видимо, как и остальные собравшиеся, не знала, кто такой Беззубенко и при чём тут проклятые американцы. Поворошив бумажки перед собой, Липницкая подытожила:
— Рассказ про море показался мне интересным… однако остальные произведения Миши Пушкера… — слово «произведения» Липницкая произнесла так, как произносят название симпатичной, но ненужной вещицы, — остальные произведения слегка поверхностны, что ли… Впрочем, моя оценка положительная.