Тщеславие
Шрифт:
Через некоторое время я совершенно высохла, и мы вышли на улицу.
— Кстати, а куда ты вообще пропала на месяц? — неожиданно спросил. — Хоть бы позвонила, что ли. Сходили бы куда-нибудь: в парк там или так, поболтаться.
— Да я тут ремонт делала.
— Сама?
— Нет, почему… Когда мама приходила с работы, она мне помогала, — ответила я, а через мгновение похвасталась, не выдержала: — Я зато плитку на кухне положила сама. На стену. Вокруг плиты и вокруг раковины!
— Какая женщина! — патетически воскликнул Слава и демонстративно хлопнул правой ладонью по груди, чуть выше сердца. — Ну а теперь-то все закончилось?
— Да.
— Тогда звони в следующий четверг, мы обязательно что-нибудь придумаем! — безапелляционно заявил он, с чем мы и разъехались. Каждый — в свою сторону.
Глава 9
Прогноз следующего четверга сулил золотые горы: плюс двадцать пять — двадцать восемь, солнце, осадки маловероятны, и я точно помню, что ни под каким предлогом не собиралась ему звонить, хоть ты меня зарежь; предвкушала, как при последующей встрече, если таковая вообще когда-нибудь состоится, буду смотреть на Славу честными глазами и говорить в свое оправдание, что телефона у меня нет, что не хотелось понапрасну беспокоить соседей или что связь в городке испортилась, такое часто случается, даже слишком, а в душе буду гордиться твердостью характера и смеяться про себя; но все, разумеется, закончилось тем, что вечером я целый час старательно дозванивалась ему от подруги через хронически занятый коммутатор и ближе к десяти покорно согласилась на приглашение ехать к нему на дачу, в подмосковную Покровку, на выходные.
Бессовестно лгал прогноз четверга, и, проснувшись утром, я обнаружила небо серым и отекшим от переполнявшей его воды. Но дождя пока не было, и я решила, чем черт не шутит, вдруг распогодится, и отправилась к Славе. Приехала в пункт назначения на двадцать минут раньше положенного времени, но Слава, вечно всюду опаздывающий, уже стоял на месте, облокотясь на блок заграждения, и механически отстукивал носком ботинка по полулежащей на полу хозяйственной сумке. Он меня не сразу увидел, а когда я подошла к нему почти вплотную и поздоровалась, непритворно удивился.
— А я тебя уже и не ждал, — произнес он радостно.
— Почему? — опешила я.
— А ты разве под дождь не попала? Погода — полный кошмар, я был уверен, что ты не приедешь.
— Нет, под дождь я не попала, а даже если и попала бы, какая разница, я же обещала. Но если ты передумал, так я домой поеду.
— Господи, ну какая ж ты обидчивая, — примирительно ответил Слава, — я же комплимент хотел сказать.
И мы пошли в пригородные кассы за билетами.
Электричка по случаю пятницы была битком набита, мы едва поместились на пятачке у самых дверей тамбура, где почти полтора часа помирали от духоты и хватались руками за соседей. Я всю дорогу глупо тыкалась носом в Славино плечо, а он, насмешливо глядя сверху вниз, рассказывал мне о некоем Теренсе X. Уайте и при этом очень крепко держал за локоть, чтобы я не упала.
На станции в Покровке вода монолитом стояла между землей и небом, раскисшая дорога вскипала зелено-желтыми пузырями, сразу с платформы мы сошли в грязь по щиколотку.
— Через лес — километра четыре, — виновато сообщил мне Слава, и мы свернули на боковую тропинку, под сомнительную защиту ливнем придавленных веток.
Надо признаться, лес в Покровке потрясающий!!!
Вот он, словарный запас урбаниста: можешь на полутора страницах описывать грустную мордочку троллейбуса, его натужно, со скрежетом прогибающиеся двери, на зачаточные крылья похожие, его мелким ознобом исходящие «рога», и серую ленту асфальта, что изо дня в день разматывается пред его остекленевшими фарами, и так далее и тому подобное, но стоит тебе попасть на природу, и тут уж все эпитеты благополучно заканчиваются, не оставляя в голове ничего, кроме троекратного восклицательного знака.
К концу пути оба мы сделались мокрыми и грязными, Славин черный зонт от такого ливня не спасал нисколько, а сам Слава неуклюже извинялся всю дорогу за непредвиденные неудобства и хвалил «за храбрость», нам было смешно смотреть друг на друга, ибо представляли мы воистину жалкое зрелище: зубы стучат, носы синие, джинсы и рубашки — насквозь.
Временно я перестала смеяться, когда увидела наконец Славину «дачу». «Дачей» оказались четыре стены: оконные проемы без стекол и даже без рам, пола нет и в помине, впрочем, дверей тоже нет; не до конца настеленный потолок и черепичная крыша над ним. Увидев все это, я испытала нечто очень похожее на шок. Слава, сразу поняв причину моего ужаса, сначала издевался: «А что ты расстроилась, крыша-то имеется», а потом повел во времянку, которую за каркасом дома с улицы видно не было.
— А родители-то где? — спросила я.
— А, — Слава равнодушно махнул рукой в произвольном направлении, — они вечером подъедут… Если, конечно, дождь закончится.
Два часа спустя, в маминых тренировочных брюках с начесом, в сером безразмерном свитере и в резиновых полусапожках, которые невыносимо жали, я посиневшими руками чистила на пороге времянки картошку, а рядом сидящий Слава развлекал меня анекдотами из своей школьной жизни. При этом он постоянно сам себя перебивал разными замечаниями на тему «ты хорошая хозяйка» и «с тобой не пропадешь», забрасывал пробные шарики полунамеков, совсем еще несмелых, мне было неловко, я отшучивалась, возвращала разговор в более привычное русло. Нет, мне было приятно, что он меня хвалит, но в голове помимо воли загорался «стоп-сигнал», и я, как говорится, увиливала.
До вечера мы пытались согреться разными общественно полезными способами: готовили еду, ходили за водой к колодцу, посуду мыли и прочее и прочее, а наша городская одежда исходила паром на стареньком масляном обогревателе, наполняя комнатку запахом влаги, но упорно не сохла.
Быстро темнело, недостроенный дом уходил в ночную тень, садово-огородные дорожки обратились в маленькие беспорядочные ручейки, но дождь и не думал прекращаться, он лил и лил, монотонно, однообразно барабанили о крышу полновесные капли.
В остальном мире царила близкая к абсолюту тишина, и он погружался в тень вслед за будущим домом, а небо с каждым часом опускалось на нас все ниже и бесповоротнее. Мы в первый раз за два года знакомства заговорили серьезно, и каждый спешил поведать другому о том, кто же он на самом деле, а вернее — каким он сам себя представляет. Это было одинаково странно нам обоим, но разговор все тек и тек, как текла эта неуемная дождевая вода, а мы, постепенно переходя на шепот, кружили вокруг одной-единственной точки отсчета, и круги образовывали концентрическую воронку, и уже непонятно было, кто кого водит за нос. Мы сидели друг против друга, не зажигая света, и восторженно бредили, сами еще не понимая о чем, а масляный обогреватель стоял между нами, как последняя линия обороны.
— Как ты ко мне относишься? — тихо выдохнул Слава.
— Хорошо, — дрожащим голосом ответила я, а он спросил:
— Как к другу хорошо? — и накрыл мою руку своей ледяной, посиневшей ладонью. Едва я открыла рот для ответа, как от калитки послышался высокий женский голос:
— Слава, мы приехали!
Вам знакомо чувство ностальгии?
Наверняка знакомо.
Кто-то вспоминает старый кривобокий домик на краю деревни, где каждое лето гостил у тогда еще нестарой, полной энергии бабушки, пил на завтрак молоко — свежее, пятнадцать минут как из-под коровы, а на ужин лопал толстопузые оладьи с произвольным количеством любимого вишневого варенья. Кто-то вспоминает головоломку вечерних московских улиц, которую разгадывал на самом первом, самом главном своем свидании: руки осторожно и как бы сами собой сплетались, и повисало в воздухе чрезвычайно ловкое молчание, а огни соседних домов расходились кругами по воде в не замеченных от волнения лужицах. А у кого-то в голове нет-нет да и зазвучит дурацкая песенка: нелепый текст в сопровождении вообще не музыки, а все потому, что именно она ненароком выпорхнула из чужого окна в один из редких радужных моментов его вполне одноцветной жизни.