Тщеславие
Шрифт:
— Да ничего не надо, парни все закупили уже. Я за тобой зайду часов в одиннадцать.
— Ладно, договорились, — сказала я Максу, а про себя подумала: «Макс, как же ты вовремя!»
Макс был пунктуален и ровно в одиннадцать часов уже стоял у меня в коридоре: с фотоаппаратом «Зенит» на шее, со складным мангалом в одной руке и с топором в другой.
— Захвати заодно гитару, — попросил он.
Гарнизон был «закрытый», и покинуть его пределы возможно было только двумя способами — через КПП или через забор. Но все мы уже выросли и больше не лазали по заборам, как в старые добрые времена; ребята договорились собраться у проходной.
Когда мы с Максом появились, Иришка уже сидела на парапете, слегка приподняв одну ногу и по-балетному вытянув мысок. Она лениво, но не без удовольствия рассматривала свой новенький красный кед. Иришка сидела тщательно завитая и налаченная, как всегда, боевая раскраска ее лица была яркой, но очень аккуратной, алая помада гармонировала с ногтями и кедами полностью. Вокруг Иришки увивался еще один наш курсант, Володя. Он, кажется, старался рассмешить ее и на газоне перед парапетом устроил презабавную пантомиму, но Иришка только изредка кидала на него равнодушный взгляд и возвращалась к созерцанию своей и правда очень ладненькой ножки. Коля с Андреем, тоже курсанты (почти все мы в школе были детьми военных моряков, и мальчики наши следовали традициям), о чем-то громко спорили, склонившись над двумя трехлитровыми банками с мясом. Ольга протирала газетой шампуры и ворчала: «Неужели трудно было отмыть их как следует с прошлого раза!» А на площадке перед проходной были в кучу свалены спортивные сумки разного калибра, и Роман предупреждал всех новоприбывших: «Вон ту большую черную не кантовать — там смысл жизни!» Почти все уже были в сборе.
— Кого ждем? — поинтересовался Макс.
— Как обычно, Шурика и Наталью, — отозвался Володя.
Наше с Максом появление произвело среди девушек легкий фурор.
Дело было, разумеется, не во мне, а в Максе. Макс был обалденно красивым парнем. Он и в школе-то считался первым красавчиком, а за четыре года обучения: два в Нахимовском и два в «Поповке» — расцвел окончательно. Он был высок, строен, плечист, у него были очень четко очерченные, что называется — «правильные», линии лица, ну и так далее. Девочки начали бегать за ним, как только стали подрастать. На уроках слали ему записочки с многочисленными предложениями «дружбы», на классных дискотеках безуспешно (ибо танцевать Макс не любил и не умел) пытались по очереди приглашать его на «медляк», а он как-то дичился их и страшно злился на такое к себе внимание.
Порой его реакция была просто анекдотической. Однажды, классе, кажется, в шестом-седьмом, я сама лично наблюдала такую картину: Макс катит на велосипеде за убегающей Натальей и пытается дернуть ее за тонкую косу, Наталья отмахивается и старается увернуться. «Макс, — спрашиваю, — чего ты к ней привязался?» А он в ответ: «Она мне дружбу, дружбу предложила!»
В общем, девочки Макса обожали. Вот и сейчас его приход заставил даже вечно флегматичную Иришку оторваться от рассматривания своей новомодной обуви.
— Ой, Макс, какой ты красивый! — Ольга, не обремененная комплексами пухленькая кошечка, полезла лобызаться. Макс покраснел, как краснел еще в школе, волной. Эта ярко-розовая волна стремительно прошла от шеи и добралась до корней волос.
В воротах нарисовались наконец Шурик, Наталья и потертый волейбольный мяч. Все сразу пришли в движение и стали разбирать баррикаду из сумок.
Лес обступал наш гарнизончик с трех сторон, и это был большой лес, но первого мая, да еще при хорошей погоде, он делался чрезвычайно обитаемым, и мы решили не ходить ни на озеро, ни на карьеры, там наверняка уже не было ни одной свободной полянки, а отправились подальше, за генеральские дачи.
Этот день мы провели весьма бурно, поскольку «смыслом жизни», о котором громко предупреждал Роман еще у КПП, оказались шесть поллитровок водки, пять бутылок вина и три — шампанского.
Пока все были еще трезвыми, вели себя чинно-мирно: Андрей с Колей занялись шашлыком, сказав, что это дело — не женское, мы с Натальей накрывали разложенную между двух бревен клеенку, нарезали хлеб и огурцы, расставляли одноразовые тарелки и стаканчики, Макс открывал армейским ножом консервы. Остальные неподалеку играли в «картошку». Володин шикарный по тем временам двухкассетный «SHARP» гремел на всю округу. Парни дурачились — влезали на деревья за сухими ветками, по очереди метали в мертвую сосну топор и даже через костер решили попрыгать, но Андрей их сердито отогнал: «Ну вас на фиг, еще мангал свалите!» Погода была не майски теплая, совсем безветренная, на поляну сверху вниз смотрело рыжее солнце, и все мы разделись до футболок.
А во втором действии мы сидели вокруг импровизированного стола на бревнах, с шампурами и стаканами в руках, вспоминали разные школьные байки, хором пели нашу любимую «Синюю птицу», и Коля произносил тосты: первый — за встречу, второй — за удачу, третий — за тех, кто в море. А «с четвертого по сорок восьмой», по сложившейся однажды традиции, пили за прекрасных дам. Эту традицию создал Андрей — он праздновал в прошлом году свое восемнадцатилетие и назвал девушек вдвое больше, чем ребят. Сорок восьмой тост с тех пор стал официально считаться последним, потому что дольше никто просто не выдерживал.
Ребята все здорово изменились за то время, пока я не виделась с ними. Парни возмужали и окрепли, говорили басом, потирали сизую щетину на подбородках — наконец-то они перестали выглядеть младше нас, девчонок.
Самым насыщенным оказалось действие третье, начавшееся примерно в то время, когда уже была выпита большая часть водки и все шампанское. Было забавно наблюдать сквозь непривычную пьяную паутину за бывшими одноклассниками, которые еще так живо рисовались в памяти с белыми бантами или ободранными коленками. Я даже почти перестала думать о Славе. Его полупрозрачный силуэт, конечно, еще маячил где-то в тылу сознания, но терял форму и стремительно растворялся, стоило мне только нетрезво сморгнуть глазами.
На краю поляны Володя, еще не совсем утративший координацию движений, но уже потерявший дар речи, продолжал «окучивать» Иришку при помощи мимики и жеста. Иришка же достала из заднего кармана джинсов свою ярко-алую помаду и пыталась подкрасить губы, но все время промахивалась, и нижняя часть лица ее была густо перемазана. Роман, Иришкин двоюродный брат, удаляя потом с ее лица следы косметических опытов белым носовым платком, назвал это действо игрой в Олега Попова.
Наталья на другом конце поляны шумно выясняла отношения с Шуриком: он имел неосторожность написать из училища письмо еще одной нашей однокласснице, Веронике. Шурочка оправдывался: «Да ты что! Ты все неправильно поняла! Она же мне сочинения прислала, по Островскому и по Горькому! Не мог же я ее не поблагодарить, что я, хам какой-нибудь?!» Но непреклонная Наталья не отставала: «Ты бы мог предупредить об этом меня! Я бы ей передала! А ты ей тайком послал! Ты же знаешь, какие у меня отношения с Вероникой!» — и на глаза ей наворачивалась блестящая пьяная слеза (забавно, эта история с письмом была уже двухгодичной давности).
Андрей тихонько сидел в стороне и пытался при помощи консервного ножа развинтить Володькину новую технику и посмотреть, как она, собственно, устроена. Ольга периодически повисала на шее Макса со словами: «Ой, Макс, какой же ты красивый!», и он, «готовый» уже окончательно, с усилием пытался разомкнуть ее сильные пальцы, замочком сцепленные на его шее. Когда ему это удавалось, он приходил ко мне, подсаживался, обнимал за плечо, начинал жаловаться на жизнь и на то, что к нему вечно девушки пристают, особенно те, которые не нравятся, ну совсем; долго путано говорил, что раньше я была такая, а вот теперь другая; а потом принял еще пару рюмок и неуклюже полез целоваться.