Тщетный завтрак. Избранное. 1984–2014

Месяц Вадим

Сахар, олово и лед

Луч проходит через леди с блаженством детской болииз прорехи пламя льет,прожигая мех соболий:и душа моя – в неволе,сбита словно птица влет.Ночь в деревне настает:браконьер ушел от штрафа.Сердце девичье снуеттьмою платяного шкафа.В круглых окнах батискафаЗатонувший теплоход.Не назначен смертный час,не осмыслить день и дату,что даны в последний разоловянному солдату:за лирическую платунас включили в высший класс.Руки входят, как домой,на ходу роняя спицы,в шерстяные рукавицы,что так выгодны зимой.В море прыгают девицы,исчезая за кормой.Открывался синий глаз,в нем раскидывалось полевсё в снегу,

и на приколегнил забытый тарантас,и на нем дурак в камзолехолодно смотрел на нас.Ты уедешь навсегдана колесном пароходе.Облака на небосводерасслоятся как слюда.И уже назавтра в модестанет с сахаром вода!

Элегия

Где ты, картонный Марко Полочто плыл за море на спине?Где два горбатых богомоластирали простыни в огне?Где бродит молоко верблюжьескисая в сладостный шубат?И огнестрельное оружьесо стен стреляет невпопад?С мечтой о молоке и хлебеиз глины человек возник.Пусть молния сверкает в небе,пусть в дельте падает тростник.И голубой мятежной кровьюмолитвы пишет рифмоплет,а на устах – печать безмолвья,и на глазах прохладный лед.Сравни монаха лысый черепс нетленной мудростью яйца.Но разве циркулем отмереновал любимого лица?И разве брошенные в пропастьсвои объятья разомкнут,и в небеса бесценный пропускладошкой нервною сомнут?Я знаю в яростной атакеглубинной грусти седину,и в лае загнанной собакиво рту тяжелую слюну,и неуклюжего престоласлоновью вычурную кость.И свет слепого произвола.И счастья праведную злость.

Салливан Айленд

Галька шуршит под ногой как победный марш.Ты идешь по пляжу совсем один.Этот мир когда-нибудь будет наш.Ты сам себе господин.Дачные домики расположены у воды.Выходы к океану наперечет.Поднимается ветер и, значит, твои следыникакая ищейка не засечет.Никакая женщина, проживающая на материке,не потревожит тебя звонком.Одна хорошо умела гадать по руке,только с ней ты и был знаком.Можно прожить до старости с кем-нибудь,все равно никто ничего не поймёт,не потому что всё сложно, а потому что путь,если он тебя выбрал, свое возьмёт.Раньше тебя убаюкивал звон цикад,согревал, на коленях мурлыча, ангорский кот.И на горизонте большой закатты мог принять за восход.

Рыбацкая считалка

Одеялом фиолетовым накрой,нежно в пропасть мягкотелую толкни.Я бы в бурю вышел в море как герой,если справишь мне поминки без родни.Верхоглядна моя вера, легок крест.Не вериги мне – до пояса ковыль.По ранжиру для бесплодных наших местпричащеньем стала солнечная пыль.Только спящие читают как с листазлые смыслы не упавших с неба книг,вера зреет в темном чреве у кита,и под плитами томится как родник.Возле виселицы яблоня цветет,вдохновляя на поступок роковой,небесами тайно избранный народзатеряться средь пустыни мировой.Рвется горок позолоченных кольцо,сбилась в ворох сетка северных широт,раз за мытаря замолвлено словцо,он с улыбкой эшафот переживет.Присягнувшие морскому янтарю,одолевшие молитву по слогам,я сегодня только с вами говорю,как рыбак твержу унылым рыбакам.Трепет пальцев обжигает тело рыб,мы для гадов – сгустки жаркого огня.Если я в открытом море не погиб,в чистом поле не оплакивай меня.

Лист

(tempo)

лист догорающий лист догоняющий листнаскоро выдранный ветром заигранный в вистзрячему под ноги или незрячим в лицов беличьем всполохе брызгами на колесопо ниспадающей бающий тяжкую сетьгородом кладбищем на неразменную медьлист вызывающий жизнь выбирающий листбликом пожарища в тоненькой щелке кулиссмутою путанный битый моченым кнутомшуганный пуганный насмерть накрашенным ртомспящим пропащим тем слаще залегшим на днечто ну прощайте куда еще в этой странелист исчезающий эта слеза не в счет листлист собирающий мне отражение лицсброшенным скошенным выброшенным из темгостем непрошеным как и положено всемне на мощеную черную улицу вскользьлист полоснувший мне душу по самую костьне червоточиной в этом проточном шинкедетской пощечиной на отсырелой щеке

Помню, ветер шумел

Помню, ветер шумел в пустом облетевшем сквере,завершив свой рассветный пробег по соседним странам;в Москве становилось

светло, но вот только дверивсех домов оставались закрыты, что было странным —хоть считай дни недель, загибая за пальцем палец,чтобы вдруг натолкнуться на праздник и воскресенье,начиная с даты приезда, как постоялец,недовольный своим визитом, но в этот день я —среди книг, что лежали обрезками черных досоквперемежку со старой одеждой, помимо пылипокрываясь стремительной тенью цветных полосок,преломленного солнца сквозь флаги столиц и шпили, —свой игрушечный мир обводил безупречным взглядом,будто целую вечность спокойно глядел на вещи,потому что, случайно проснувшись с тобою рядом,я успел поделиться разгаданным сном зловещим.

Легран в парикмахерской…

Легран в парикмахерской на фонов трескучем эфире сквозь треск помех.Как ты аккуратна, но все равнов рабочей серьезности слышен смех.«Сегодня для стрижки хороший день,мой бог откровенен со мной одной,глазами меня не спеша раздень».А завтра у девушки выходной.Сегодня для жизни хороший день,я каждое утро привычно вру,что место под солнцем заменит тень,а ночь – вспышка памяти поутру.Мы с вами знакомы давным-давно…Да, я разговорчивый человек…Легран в парикмахерской на фоно.Последний день месяца. Первый снег.

Листопад

Н. Ефимовой

Как бродяга, волочился за тобою листопад.Ты загадывала числа и звонила наугад.И в измученных конторах каждый правильный мужчинаотвечал «совсем не занят, и к тому же очень рад».Как чумные, тормозили по обочинам такси,предлагая вместо денег прокатиться за «мерси».Ты же скромно отвечала то, что царственность походкидемонстрируется лучше без резиновых шасси.И витрины превращались в перекрестный ряд зеркал.Манекены виновато прикрывали свой оскал.И за стойкой в темном баре мимолетный взгляд подругиплавно рассып'aл цикуту в твой недопитый бокал.По кирпичным переулкам дул кофейный ветерок.В каждом городском отеле был похожий потолок.День тянулся ровно столько, сколько нужно для кокеткисохранять от посягательств фильдеперсовый чулок.Я ведь все прекрасно знаю про забавного себя.Что я мог всем им ответить, старый шарфик теребя,как бы смог я насмехаться над шикарными жлобами,если б в этот миг со мною рядом не было тебя?Если хочешь, подарю тебе ужасный красный бант.Если хочешь, напророчу, напрягая весь талант,что тебя, как приживалку, скоро выгонят из дома,но на счастие подарят бесподобный бриллиант.У любых людских историй есть родимое пятно.Мы сегодня уезжаем, и, должно быть, не грешнопоглядеть в окно вагона, как далекие деревья,словно злые человечки, побегут в немом кино.

Апассионата

Полярным сияниемчастных семейных квартир,пылают тяжелые цепи горящих конфорок,когда за железною дверьюслепой конвоирна белую марлю кладетослепительный творог…И в легких прокуренныхтлеет искристый узорозоновым слоем возросшего в небе разряда,у каждого кто не замедлилпройти в коридорощупать наследство клюкойбеспристрастного взгляда.Сердечность вздыхает,считая в молитве рубли,ликуя, что смотрится в зеркале доброй шалуньей.И мечет в рассолразмельченную взвесь конопли,заквасив капустув торжественный час полнолунья.Они появляются ночьюна черных конях.И плавно ползут, не включая во тьме габариты.И мы просыпаемся тотчасв блаженных слюняхосмыслив коварство, с которымвсе окна раскрыты.Ночной человекаприори бесстыдный злодей.он фары включая, поет озорные куплеты,и вдруг освещаетна улицах голых людейи нежно обнявших березыживые скелеты.Подростком смущеннымприльнув к телефонной трубе,я будто подводник глядящий в просвет перископа,не смею признаться,что первая мысль о тебебыла плотоядна,как грозные воды потопа.

Холостяцкая песенка

В густом рассоле дышат караси.Мой дедушка храпит на небеси.Но два оживших снова колеса —в движение приходят телеса.Мы жалкие глотатели воды,мы шлепаем по стеночкам следы,пока в стеклянных банках зелен лук,пока ушами слышен птичий стук.Ты верно понимаешь лишь одно,животно презирая полотно:мурлыкают в утробе голоса —в движение приходят небеса.Мы жалкие хвататели слюды,мы держим сковородки у плиты,пока нам вяжет сеточки паук,пока нас не подвесили на крюк.