Тучков мост
Шрифт:
— Окно, — сказал папа. — У нас была маленькая комната с одним окном. Правда, двустворчатым. Да вон оно, крайнее слева. И дальше семь окон до угла — это все наша квартира.
— Такая огромная?
— Это еще не вся. Три комнаты выходили окнами на ту сторону, в совершенно глухой, темный колодец. Видишь, вторая арка — через нее туда можно попасть. Но была у нас в квартире совершенно уникальная комната. Собственно, комнатой ее можно назвать с большой натяжкой. До революции там находилась ванная. Метров пять квадратных, без каких-либо окон — только дверь и глухие стены, масляной краской выкрашенные.
Папа замолчал и посмотрел на светящиеся окна второго этажа.
— А хорошо бы сейчас зайти, — сказал я. — Хотел бы?
— Нет, это бессмысленно, — ответил папа. — Дом уже побывал на капитальном ремонте, так что от старого — одни стены.
— А вы хорошо тогда жили? Лучше, чем теперь?
— Да как сказать… Конечно, люди прошлое свое идеализируют, особенно детство. И все-таки скажу, что мы жили лучше. Человечнее, что ли…
По дороге домой, когда мы переезжали Тучков мост, папа сказал:
— Ох, и побегал же я по этому мосту взад-вперед. Сколько раз — не сосчитать. Мы когда переехали, я затосковал ужасно. Друзья, школа, двор — все это в один день от меня оторвали. Хорошо, что недалеко уехали. При каждой возможности я шмыг на улицу и бегом через мост, к друзьям. От нетерпения даже трамвай не хотел ждать. Прибежишь в старый двор, в поленницу заберешься и нюхаешь, в себя приходишь. А на новой квартире поленниц не было, там батареи уже стояли. Центрального отопления.
Было около одиннадцати, когда мы подъехали к нашему дому. Папа меня высадил, а сам поехал ставить «Буран» на стоянку.
Я уже взялся за ручку парадной двери, как вдруг услышал за спиной голос:
— Андрей!
Сердце у меня ткнулось куда-то в ребра и остановилось. Не хотелось ни отзываться, ни поворачиваться. Так бы, наверное, и простоял всю ночь, каждую секунду ожидая снова услышать свое имя.
Я обернулся и никого не увидел.
— Я тут, — послышалось с газона. — Иди сюда.
Оля сидела на скамейке в кустах бузины. На ней было совсем летнее, легкое платье, и она замерзла.
— Как хорошо, что я тебя встретила, — быстро заговорила она. — Просто здорово. Ну, теперь я спасена.
А что случилось? — спросил я. — Почему ты тут сидишь? Одна.
— Почему, почему. Потому. А с кем же мне сидеть? Послушай, Андрюшка, ты меня должен выручить. Обещаешь?
— Ну обещаю.
— Я знала, что ты мне не откажешь. Понимаешь, я поклялась родителям, что в полдесятого буду дома. А сейчас, наверное, уже одиннадцать.
— Без десяти минут, — сказал я, посмотрев на часы.
— Кошмар! Они меня убьют. Ну не убьют, конечно, но скандал будет дикий. Ты же знаешь моего отца он такой истерик. Наверное, уже сейчас морги обзванивает.
Олиных родителей я немного знал. Папа у нее действительно был нервный товарищ. Иногда он даже звонил нам но телефону и спрашивал, нет ли у нас его дочери, хотя Оля ко мне ни разу в жизни не заходила. Наверное, он обзванивал весь наш класс по алфавиту.
— Как же я тебе помогу? — спросил я.
— Я уже все придумала. Я как тебя увидела, так сразу и придумала. Тебя мои родители знают и очень хорошо к тебе относятся. Так что идем сейчас ко мне. Они, как тебя увидят, так сразу и успокоятся. А ты скажешь, что у тебя неожиданно был день рождения и ты меня неожиданно пригласил.
— Как это день рождения может быть неожиданно?
— Ну скажешь, там, не собирался, мол, справлять, потом собрался. Да наври что-нибудь. Какая разница. Главное, чтоб я с тобой пришла. Понимаешь?
— А где ты была-то?
— Где, где… Не все ли равно. У подруги задержалась. Ну договорились?
Совсем мне не хотелось идти сейчас к Олиным родителям и врать про какой-то день рождения. Просто бы так посидеть с ней на лавочке, поговорить. Но отказать Оле я не мог.
— Ладно, — сказал я. — Придумаем что-нибудь.
— Тогда пошли? Или, хочешь, посидим пять минуточек? Теперь уже не страшно.
— А что? Можно и посидеть, — сказал я равнодушным голосом. — Я не тороплюсь.
Мы сели на скамейку — я на краешек, Оля посередине. Она зябко поежилась и сказала:
— Только дай мне свою курточку, а то я замерзла ужасно.
— Конечно, возьми, — сказал я, поспешно стягивая с себя куртку и передавая ее Оле.
— Ну накинь. Видишь, я рук не могу оторвать: холодно.
Я встал и, шагнув к Оле, набросил куртку ей на плечи.
— У-у, хорошо! Тепленькая какая. Ну сядь, что ты встал столбом.
Я сел. Теперь уже совсем близко. Вцепившись в край скамейки, я боялся пошевелиться. Мне хотелось сказать Оле и про портрет в музее, и про то, что недавно видел ее во сне — будто она в зоопарке стоит возле белого медведя и кормит его из рук апельсинами. Я еще много всего хотел ей сказать, но слова застряли в горле, и я молчал, как истукан.
Оля поежилась, поплотней завернулась в куртку и сказала:
— Как ты сегодня музей разбомбил — потрясающе! У меня прямо все внутри похолодело. Вообще, знаешь, я страшно люблю такие острые ощущения. Вот чтоб по самому краешку… чтоб дух захватывало! Иногда я себе представляю, что несусь на мотоцикле где-нибудь в горах, а из-под колес камни стреляют и прямо в пропасть!.. Однажды меня мать в универсам послала. Ну положила я в корзину все, что она просила, а потом взяла банку селедки и в карман. Стою в кассе, расплачиваюсь, а у самой сердце так и бухает: ну как кассирша спросит, что у тебя, девочка, в кармане. И жутко, и хорошо.