Тучков мост
Шрифт:
— Так ты что же, украла? — спросил я.
— Глупый ты какой, — обиженно ответила Оля. — Нужна мне эта селедка! Я когда из универсама вышла, то выбросила ее в урну. Я риск люблю, понимаешь. Когда я рискую, тогда только и живу по-настоящему. А так — скука.
— Оль, — сказал я, — а я сегодня в музее один портрет старинной девушки видел, так на тебя похожа — ну просто очень.
— Не может быть.
— Ну честное слово. Я даже обалдел, когда увидел. Сам не мог поверить.
— Здорово, если
— Ну вообще-то да, ничего…
— А кто она? Наверное, царица какая-нибудь? Или княгиня?
— Нет, просто девочка, крестьянка.
— Крестьянка — это хуже. Но все равно приятно. А одета как?
— Да никак.
— То есть как «никак»? Голая, что ли?
— Нет, там, понимаешь, голова только нарисована. В таком полосатом платке.
— Платок-то хоть приличный?
— Платок? Приличный. Яркий такой, нарядный. Да на словах трудно объяснить. Давай лучше как-нибудь сходим, посмотрим. Хочешь?
— Обязательно сходим. Ты меня заинтриговал. Ну все, посидели, теперь пошли.
Оля позвонила в дверь своей квартиры, а сама за мою спину встала и легонько подталкивает:
— Ты вперед, вперед иди. Главное, чтоб они тебя сразу увидели.
На пороге возникли встревоженные лица Олиных родителей. Не успели они и рта раскрыть, как я торопливо затараторил:
— Здрасьте, Сергей Анатольевич, здрасьте, Любовь Васильевна! Вы, пожалуйста, Олю не ругайте, это я во всем виноват. Это из-за меня. Я, понимаете, Олю пригласил к себе в гости, вот мы и задержались. У меня…
— У тебя? — недоверчиво спросил Сергей Анатольевич.
— Ага, у меня. В гостях. Мы, понимаете, такой… э-э-э… арбалет делали. Я прут можжевеловый достал. Зверь, а не прут. Как стальной…
— Правда, папа, как стальной, — подала из-за моего плеча голос Оля. — Вообще у Андрея умелые руки. Он так пилит, так это, крутит… То есть сверлит. Я просто не могла глаз оторвать. Как в кино.
— Ну хорошо, он крутит, а ты-то что делала? — с не меньшим недоверием спросила Любовь Васильевна.
— Как что? Помогала. И потом, знаешь, мамочка, надо было кое-что на машинке швейной прострочить. Андрей на машинке не умеет. А вообще, папочка, у Андрея золотые руки. Он в кружок ходит. Андрей, в какой ты кружок ходишь?
— Да, я хожу… — сказал я, несколько сбившись.
— Вот видите, он ходит.
Почему-то слово «кружок» подействовало на Олиных родителей магическим образом. Лица у них смягчились, подобрели, и они даже заулыбались.
— Кружок — это замечательно, — сказала Любовь Васильевна. — Но, Андрюша, ты же серьезный мальчик. И папа у тебя такой интеллигентный человек. Ты мог нам позвонить. Ведь эта бессовестная девчонка не понимает, что родители волнуются, нервничают. Отец уже собирался в милицию звонить. Сейчас так много всяких хулиганов…
— Да, да, вы абсолютно правы, Любовь Васильевна, — сказал я. — Надо было позвонить. Это я виноват. В следующий раз мы обязательно позвоним.
— Ну хорошо, — сказал Сергей Анатольевич. — Ольга, попрощайся с Андреем и немедленно в кровать.
— Ты к нам, Андрюша, приходи почаще, — сказала Любовь Васильевна. — Мы тебе всегда рады. Не то что некоторым Олечкиным подругам.
Родители ушли в комнату, а Оля выскочила со мной на площадку и прикрыла дверь.
— Ну спасибо, спасибо, Андрюшка. Ты настоящий друг.
Она быстро притянула меня к себе и поцеловала. Наверное, она хотела поцеловать меня в щеку, но я трусливо дернулся, и поцелуй пришелся прямо в глаз. Оля засмеялась и исчезла за дверью.
Не успел я даже еще ни о чем подумать, как дверь снова распахнулась, и в проеме появилось смеющееся Олино лицо. Она поманила меня к себе и шепотом спросила:
— Андрей, а что такое арбалет?
А где же памятник?
— Мне скучно, — сказала Оля и скомкала рыжий кленовый лист, который вертела в руках. — Послушай, Андрей, у тебя случайно нет яду?
— Цианистого калия? — спросил я.
— Все равно. Лишь бы быстро. И, знаешь, чтобы обязательно рядом рояль стоял. Большой, белый…
— А рояль зачем?
— Ну, чтоб красиво было. Представляешь, я падаю на ковер… нет, на леопардовые шкуры, а рядом рояль. И музыка играет.
— Тяжелый рок.
— Ммм, нет. Рок для этого не подходит. Что-нибудь заунывное. Классика какая-нибудь.
Мы сидели на скамейке неподалеку от школы в маленьком сквере, с трех сторон окруженном желтыми облупленными стенами домов. Было тихо и тепло. Солнце коснулось куполов церкви Святого Владимира, устроив в верхних этажах близлежащих зданий настоящее пекло.
— Оль, а давай в музей сходим, — сказал я. — Посмотрим тот портрет, про который я тебе говорил. Хочешь?
— Ну-у, в музей… — сморщив нос, протянула Оля. — Ты бы меня еще в библиотеку пригласил. Вот если бы ты тот портрет мне подарил и я б его у себя на стенке повесила — это было б здорово.
Тут бы мне пошутить, сострить как-нибудь весело, но мозги у меня, словно склеились. Вообще я заметил, что в Олином присутствии я дико тупею, становлюсь скучным и занудным. Вот и сейчас, помолчав, я спросил глупо и бездарно:
— Да как же я тебе его подарю?
— Как, как. Придешь в музей, заплатишь миллион и подаришь. А если не продадут, подъедешь на черном «кадиллаке», перестреляешь охрану из автомата и возьмешь портрет. Все-то тебя учить надо. Ты только в классе умный — диспуты с Зинаидой устраивать. Расскажи лучше что-нибудь смешное.