Тугайно-тростниковый скиффл

Белик Борис

Нас пронзила догадка.

– Вода! – Завопили мы в один голос.

Через полчаса остановились на берегу озера и спешно принялись расчехлять ружья.

Алаколь заметно обмелел, как заметил Владимир Петрович, даже по сравнению с прошлым годом, и чтобы добраться до чистой воды, где дно было плотнее, требовалось пройти не меньше полусотни метров по чавкающей топи, которая безжалостно засасывала всяк рискнувшего по ней пройти. Приходилось двигаться быстро, чтобы не увязнуть. Стоило только замешкаться и остановиться, как ноги медленно погружались в трясину и чувствовалось, как на стопу, а затем на голень наваливается

тяжелая масса зыбкой почвы, будто неведомая силища цепко хватала за ноги и тянула вниз. При попытке высвободить одну ногу вторая под тяжестью перемещенного тела тут же с удвоенной силой уползала в пучину. Чтобы не остаться без сапог, из которых при каждом шаге ноги буквально выскальзывали, нужно было держать их обеими руками за голенища и так перемещаться в полусогнутом состоянии.

Скоро, усвоив особенности передвижения по топким местам, мы втроем (кроме Юрика) успешно миновали их и углубились в тростники, за плотной стеной которых вдоль прибрежной линии чередой тянулись небольшие плесы с укромными присадистыми уголками.

Юрий Иванович, как обычно, остался на берегу, не рискуя удаляться от лагеря более чем на расстояние прямой видимости. Во-первых, чтобы не заблудиться, а также избежать других проблем, которые могли неожиданно возникнуть в незнакомом месте. Во-вторых, не растрачивать попусту силы. Обычно он располагался в окрайке тростниковых зарослей, где его никто не видел и не тревожил, с таким расчетом, чтобы можно было и стрельнуть, и прилечь, а то и соснуть часок-другой, при этом оставаясь как бы при деле, то бишь на охоте.

Как только мы достигли плесов, тут же разбрелись по разным сторонам. Я двинулся на север. Плесы оказались не глубокими, и можно было идти по середине водной глади. В диаметре они достигали 20-30 метров. По краям виднелись кочки, а дно оказалось сплошь заросшим розовыми водорослями и осокой. Достигнув перемычки между плесами, сквозь редкий тростник можно было видеть следующее зеркало воды.

Через три прохода я наткнулся на небольшую стайку уток, плавающих напротив входа. Как бы осторожно ни двигался, они все же услышали и наверняка заметили меня еще издали. Но не взлетели, а медленно подплыли к зарослям и скрылись из вида. Я не стал лезть напролом, а отыскал в тростнике сухое место и залег в надежде дождаться, когда они выплывут на чистую воду сами.

Слева послышались два выстрела, и чуть поодаль от меня прошелестел небольшой табунок чирков.

Я улегся на живот, рядом положил ружье и принялся внимательно осматривать частокол тростника, пытаясь разглядеть затаившихся там уток. Время тянулось медленно. Лежать в одном положении, не двигаясь, было тяжело. Тишина стояла смертная. Я решил вздремнуть. Расслабился и закрыл глаза. Заснул мгновенно. Не помню, сколько так пролежал, но когда пробудился, утки плавали посредине плеса метрах в пятнадцати от меня. Какое-то время я рассматривал их. Это были красноголовые нырки, или, как их еще называют, голубая чернеть. Два селезня и три уточки. Головки самцов были окрашены в ярко-рыжие цвета. На горле виднелись небольшие белые пятнышки. Грудки, задняя часть тушек и небольшие, клинышком, хвостики блестящего черного цвета. Вся остальная часть спинок и крылья – чистого голубого цвета, с нежными темными поперечными струйками. Клювы черные с ярко-голубоватой перевязью. Самочки по расположению красок на перьях напоминали самцов, но только они были полностью окрашены в ржаво-бурый цвет с разными оттенками.

Настолько красивы и величественны были эти птицы, что я невольно залюбовался ими. Стрелять

в них у меня не поднялась рука. Какое-то время еще наблюдал за ними, затем встал. Утки с шумом взлетели. Я без сожаления посмотрел им вслед и побрел дальше.

На плесах уток не было, но из налетевшего табунка серой утки мне удалось выбить селезня.

Через пару часов хождения у самой переправы неожиданно взлетела одиноко сидящая серая уточка, которая после выстрела стала последней добычей моей утренней охоты.

У «полосы препятствий», как шутя мы окрестили топь у берега, на кочках сидели и курили Владимир Петрович и Славик.

– Ну, как делишки, караси? – обратился я к приятелям.

– Ничего себе, мерси, – откликнулся начитанный Славик.

– А точнее, – допытывался я.

– По три взяли, – невозмутимо ответил Владимир Петрович.

– Ну, отлично. И у меня две. Как думаешь, Славик, на плов хватит?

– Вполне.

– Тогда вперед!

Услышав мой последний выстрел и наши голоса, из тростников выполз Юрий Иванович.

III

В лагере, не договариваясь, каждый из нас занялся делом. Владимир Петрович достал чайник, ведерко и подался через полосу препятствий за чистой водой. Славик с Юрием Ивановичем, который взял тоже две утки, принялись ощипывать дичь. Я расставил стол, выставил съестные припасы и стал разжигать костер для приготовления чая.

Солнце стояло в зените и, несмотря на конец октября, нещадно палило. А ведь рано утром окна нашего автомобиля были покрыты тонким слоем изморози, и на придорожной растительности лежал иней.

Ну, таковы атмосферные метаморфозы Прибалхашья.

На обед доедали то, что осталось от вчерашней трапезы и возбужденно делились впечатлениями от охоты.

Из того, что нам удалось добыть, преимущественно была серая утка да парочка чирков-трескунков.

Минут через сорок вся обработанная дичь лежала у костра.

– Наверное, всех бросим в казан? – предложил я.

– Да, конечно, – категорично согласился Владимир Петрович.

– Не поместятся же, – подверг сомнению наши намерения Юрий Иванович.

– Укладем, не волнуйся, казан пятилитровый, – успокоил я его.

Готовить блюдо решили после вечерней зорьки, а до этого я обжарил лук с морковью и мясо уток, предварительно отделив его от костей, которые закопали поодаль как отходы производства.

Оставалось еще поставить палатку, с часок отдохнуть и отправиться на вечерянку.

Однако установить палатку оказалось делом не простым. Славик приобрел ее недавно, и собиралась она впервые. Особенно долго пришлось мороковать с набором трубок к ней. Славик вывалил их из чехла целую гору. Они вставлялись одна в другую, но непонятно было, для каких целей. Для стоек достаточно было шести трубок, по три на каждую стойку. Однако сочленяемых деталей мы насчитали пятнадцать.

– У тебя инструкция есть? – спросил я Славика.

– Была какая-то бумажка, но я ее выбросил.

– Надо налить по семь капель, – предложил Владимир Петрович, – иначе не разберемся.

Я набулькал каждому в кружку по пятьдесят граммов водки. Мы дружно выпили, закусили и вновь склонились над дюралевыми принадлежностями к палатке.

– Давайте отсортируем их по длине, – предложил я.

Разложили, и выяснилось, что они одной длины.

– Слушай, – спросил Владимир Петрович у Славика. – Как хоть называется эта головоломка?