Тульский – Токарев (Том 2)
Шрифт:
А совсем уже к ночи, когда отец с сыном остались одни, выпивший много, но не сильно захмелевший Василий Павлович начал вдруг говорить Артему такие вещи, которые никогда не говорил раньше:
– Ты меня знаешь, сын, а я – знаю, как устроена житуха. На бабу надо смотреть не когда она сигарету прикуривает, груди под сопли подставляя, а когда она в общественной бане с тазиком… И если не оттолкнет такая картинка – тогда да, можно сказать, что действительно – нравится… Что ты улыбаешься? Это я к чему – к тому, что точно так же надо подходить и к работе… Считалочку помнишь нашу – «впереди идет ОУР, вечно пьян и вечно хмур»? А почему он вечно пьян и хмур? А потому, что забыться хочется. И дело-то не во внешней грязи… Ну убил, ну ограбил, ну попал, ну в тюрьму… Знаешь, сынок, мы собаки легавые, норные, царю служим… Часто цари… того… ну и мы… Легко, что ли? Ты вот пока видел только затрещины, да все за дело – ну, поддадим раз-два… А знаешь, как бьют по-настоящему – чтобы бить? Это не ринг… Я видел, как противогаз надевают и, пережимая шланг, душат, да так душат, что потом водой
А обыскивать матерей ни в чем не повинных из-за сыночков-мудозвонов?! Сидишь на кухне, приговариваешь: «Мамаша, будет вам, все устроится…» А сам знаешь, что все уже устроилось – лет на пять! Однажды ребенок на обыске вышел, радостный такой, лет семь… «Здравствуйте, дядя, вы мои игрушки хотите папе отдать?» Так стало противно. Я – не виноват, а – как подонок, ежели со стороны взглянуть… А липа? Сплошная же липа!!! Раскрываемость 96,7 процентов – это же бред! Я тут почитал – в Англии, с их техникой и Скотленд-Ярдом – по квартирным кражам раскрываемость 17 процентов, а у меня в отделе – 96,7!!! И до какого, интересно, уровня у нас понимают, что это – липа? А по-моему, – все все понимают. И все равно – материал за материалом зажимаем – лишь бы не возбудить дело! В день по пять преступлений совершаем… Да блатной урка колбасит меньше! Ничего! Мы на этот абсурд отвечаем авангардом – даешь раскрываемость 102,4 процента! Это как же?.. А так – с учетом раскрытий прошлых лет… Главное – не сойти с ума и не поверить во всю эту белиберду самому… Что ни агент – то либо «макулатура», либо налетчик… Зато какие красивые приказы написали! Спецаппарат у них по приказам даже пиво пить не должен! Где же таких набрать – из передовиков «Скорохода»? А откуда они тогда про жулье знать будут? «Не ебет», – отвечают приказы… Половина оперов – скрытые алкоголики, и это по моей, очень мягкой шкале. А у них ничего больше нет – только розыск да пол-литра… Да, для нас жулик милее честной соседки! Опера со щипачами на День милиции в служебном буфете ресторана «Метрополь» в обнимку до визга поросячьего нажираются… А на следующий день снова ловят и режут друг дружку! Зазеркалье… А я не хочу… Не хочу, чтобы ты пил краденый спирт да закусывал вареной колбасой, подаренной любовницей (она же – доверенное лицо) из магазина «Мясо»… Конечно, почвовед из тебя хреновый… Не надо себя обманывать… Спекулянтом ты тоже не станешь… Ну не твое! А ведь кем-то становиться надо… Мужику без серьезного занятия – никак нельзя, душа скурвиться может. Мужик либо должен уметь делать то, чего другие не могут и не умеют, либо добытчиком быть… Спецы сами ничего не добывают, но их добытчики кормят… Сейчас время интересное – перемены скоро пойдут, я их кожей чувствую… Я к чему… Знаю, что у вас половина вашего клуба «Ринг» приключения ищет на жопу! Ты – ты не вздумай к налетчикам податься. Сядешь. Сядешь!!! Это я тебе говорю…
Скоро времена настанут – можно будет и без налетов, и без внутреннего омерзения с богатых уродов свою копейку взять. Что ты лыбишься? Я же тебя чувствую – ты у нас в розыске вольности хлебнул, а вольность и законопослушность сочетаются плохо… Куда тебе с таким характером – не в народное же хозяйство… На законы плевать либо у нас в розыске можно, либо… Кто в наш мир зашел, тому из него выйти трудно – если только на другую сторону медали – но это тоже не для тебя – на другую сторону, – ты же у меня не такой дурной, сынок… А еще можно не на другую сторону, а по ребру – но это тяжелее всего… Я, конечно, всегда помогу, и ребята… Слушай, может ты, пока учишься – вышибалой в баре поработаешь каком-нибудь? А что? Во, я придумал… Тоже дело – доброго паренька от пьяни защитишь, ну, там, треху-другую с богатея снимешь. У меня спрашивай, ежели что… Плюс цынканешь мне, ежели что будет странного… Что ты уставился? Врать друг другу лучше? Ну отрезала тебя жизнь от погон! Но пока я и мои товарищи живы – ты с отделом все равно одной крови! А жить, крутиться все равно придется… И мужиком становиться… Нет, ты не думай, про вышибалу я – фигурально, необязательно буквально…
Отец говорил еще долго, постепенно начинал повторяться и сбиваться. Артем смотрел на него молча, сдерживая желание обнять его, прижаться… Когда Василий Павлович задремал прямо за столом, Токарев-младший переложил его на кровать, а сам долго сидел рядом…
…Утром он проснулся за минуту до того, как прозвенел будильник. Артем чувствовал, что прошедшая ночь очень многое в нем перевернула, – и дело было совсем не в том, что в его сознании разрушился романтический образ сотрудника милиции. Эта ночь подвела черту под очередным этапом взросления.
Вечером после тренировки Токарев-младший не поехал к отцу на работу, а зашел со своими боксерами в пивбар «Жигули». Зашел, кстати, не в первый раз, но теперь – зашел по-другому. Он не искал сочувствия, но нахлынувшее чувство незаслуженного одиночества заставило Артема по-новому присмотреться к ребятам, с которыми он тренировался. И Токарев увидел энергетику, ритм пульсирования некой силы – увидел все то, чем еще недавно с юношеским максимализмом наделял лишь сотрудников уголовного розыска. Да, энергетика была другая – но она была! Спортсмены после тренировки сидели, демонстрируя спокойную уверенность
Всего этого Артем, разумеется, не мог знать и чувствовать. Он ощущал лишь вольность силы и то, как отступает тоска одиночества.
Дурак бы сказал, что Токарев-младший «переметнулся»…
25 июня 1984 г.
Ленинград
…После памятного разговора с Варшавой, после выпускного бала Артура прошло ровно четыре года. Не сказать, что Тульский понял все, о чем говорил тогда вор, не сказать, что со всем согласился… Но авторитет Варшавы был слишком велик, и в топографический техникум Артур все же поступил. Смог и доучиться, и диплом получить, и пресловутое звание офицера запаса – хотя несколько раз был на грани отчисления – это за успеваемость, а то, что пару раз он за свои художества вместе со старой ватажной компанией только чудом срок не поднял – так про это в техникуме и не знали… Знал Варшава – ох и лютовал же он, особенно после второго, последнего – совсем дурного, случая, когда мордобой с недавним собутыльником для ребят, отнявших со злости у мужика сумку (почти пустую, кстати) лишь по Божьей снисходительности разбоем не обернулся… Ох и орал тогда вор – только что ногами не топал… И подзатыльники раздавал не поровну – Тульскому больше всех досталось. Запомнил тогда Артур слова Варшавы о том, как через глупость и дурь судьба необратимой стать может, потому что судимость и тюрьма – это клейма на всю жизнь, их не вытравишь, как детскую татуировку.
…Во многом соглашался Тульский с Варшавой, почти во всем, – а вот в ментовку идти все равно не хотел. Душа не принимала. Видать, слишком много в детстве антимусорских прививок получил – кстати, и от того же Варшавы… Но перечить вору духу все же не хватило, да и не только в духе дело было. Тульский любил Варшаву, и ему, как это ни странно звучит, очень не хотелось его расстраивать… В общем, вскоре после окончания техникума очутился Артур в одиннадцатимесячной школе милиции в Стрельне. Не сказать, чтобы учиться там было совсем неинтересно, – напротив, некоторые предметы Тульскому очень нравились – но он органически не переносил почти армейскую дисциплину и густой дух ментовской казенщины… А форму поначалу надевал аж с содроганием… Когда ему первый раз пришлось поехать в форме в Ленинград – Артур думал, что сгорит со стыда в вагоне метро, так ему казалось, что все на него ехидно пялятся…
…А по окончании школы милиции распределили младшего лейтенанта Тульского по предварительной договоренности в Василеостровский уголовный розыск. В 16-е отделение милиции на должность оперуполномоченного…
…Проработав в новой должности недели три, Артур совсем затосковал – ну не чувствовал он себя в ментовке своим – хоть ты тресни… А когда вокруг все чужие – тогда начинает глодать человека одна из самых страшных разновидностей одиночества – одиночество среди людей…
…Тихим летним вечером младший лейтенант милиции оперуполномоченный Артур Тульский сидел в своем кабинете, тосковал и придумывал разные способы, как уволиться из ментовки – так, чтобы и Варшава не придрался, и чтобы без особого скандала, и чтобы быстро… В голову, естественно, ничего толкового не лезло. Артур злился, курил и, прищурившись, смотрел в окно, словно надеялся увидеть там подсказку. Но вместо подсказки он услышал, как кто-то тихонько стучит по жесткому козырьку подоконника…
Надо сказать, что окна кабинетов уголовного розыска в 16-м отделении милиции выходили во двор, а сам отдел располагался на первом этаже – поэтому многим знакомым оперативников было легче войти под арку и постучать в окошко нужного кабинета. Ночами все происходящее в кабинетах было как на ладони. Худые старые гардины ничего не скрывали, поэтому друзья-товарищи-подруги подходили, присматривались и давали о себе знать, дергая рамы. Влезали тоже через окна. Нет, можно, конечно, было зайти и с набережной Лейтенанта Шмидта, но проходить через дежурную часть и отвечать на дежурный вопрос «Вы к кому?» – нравилось далеко не всем. Особенно женщинам, и особенно – замужним. Да и задорнее как-то залезать прохладным летним вечером через окно – опять же особенно для женщин, и особенно, опять же, для замужних.
Регина, постучавшая в открытое окно кабинета Тульского лишь для демонстрации приличных манер (через открытое окно ведь и окликнуть несложно), была как раз женщиной задорной и замужней одновременно…
Артур подошел, навис над подоконником.
– Во! – сказала Регина вместо приветствия, поднимая за горлышко бутылку «Советского шампанского».
– Во, – честно ответил Артур и вывернул демонстративно карманы брюк. Карманы не были пустыми – из них посыпались соленые ржаные гренки вперемешку с табачным крошевом.