Туман над Токио
Шрифт:
Как чистокровная леди, я приблизилась к стулу, и протянула ему руку для поцелуя. Стул, кажется, от удивления покачнулся на гнутых ножках, но руки мне не поцеловал. И вдруг медленно растворился в воздухе. Передо мной стояла влюблённая пара с рекламной программки. Мураниши-сан завораживал ласковыми янтарными глазами. Его счастливая избранница держалась за корабельный штурвал и обворожительно улыбалась. Я легонько пожала господину Мураниши руку, погладила по плечу избранницу, и с английским акцентом произнесла речь:
– Господин Мураниши, примите мои сердечные поздравления! У вас очаровательная невеста и безупречный
Хории-сан утвердительно закивала. И, как мне показалось, бросила победный взгляд на продюсера.
Ни один мускул не дрогнул на лице Накамуры-сан. Лишь, как австрийский император Иосиф II, прослушавший оперу Моцарта и воскликнувший «У вас слишком много нот!», он произнёс:
– Госпожа Аш, у вас слишком много слов! Когда выйдете на сцену, говорите, пожалуйста, только то, что написано в сценарии. Сможете?
Я ответила:
– Выучу и смогу!
Упоминая о выходе на сцену, продюсер уже использовал не условное наклонение, а будущее время. Значит, меня взяли на роль? Настроение улучшилось.
После тестирования Накамура-сан сделал некоторые пояснения закулисных обычаев японского театра. Извиняющимся тоном он сообщил, что в гримёрных нет стульев, и сидеть нужно по-японски, на циновках.
– Вас это не затруднит?
– Нет, что вы, Накамура-сан, совсем не затруднит! Я и дома у себя всегда сижу на циновках!
На самом деле дома у меня не было циновок, а в японских ресторанах высидеть даже полчаса на полу, подогнув под себя ноги, было мукой. Я ёрзала, вытягивая их так и сяк, растирала, массировала, а дешёвый пластмассовый стул с жёсткой спинкой казался мне оттуда предметом роскоши.
– Наша корпорация обеспечивает актёров ланч-боксами на обед в те дни, когда спектакль играется и утром, и вечером. Любите ли вы японскую кухню?
Я честно призналась:
– Люблю, если в блюде нет мяса.
Очень хотелось добавить, что не ем я ни суши, ни роллов, ни нарезанное филе сырой рыбы «сасими», так как сырая рыба содержит мышьяк и ртуть, а самое главное, грозит заражением паразитами. Также водоросли не ем, потому что они застревают в зубах. И крабов вообще не ем, потому что их бросают живыми в кипящую воду и мне их жалко. Но в Японии никогда ни в чём честно признаваться нельзя. Ни друзьям, ни тем более официальным лицам, потому что от честных признаний они теряются. Растерялся и Накамура-сан.
Хории-сан выручила:
– В японских ланч-боксах мяса почти нет, подаются в основном суши, сасими, роллы и крабовое мясо. Ну и, конечно, рис.
Вопрос о питании был урегулирован. Оставалось только вновь рассыпаться бисером, благодаря продюсера и их корпорацию за заботу об актёрских желудках и, по ходу дела, отметить, что в театрах Европы нет такой услуги, как комплексные обеды, и что каждый актёр наспех питается чем попало: гамбургерами, бутербродами с камамбером и рокфором, ест жареную картошку-фри, пирожные, если позволяет вес, копчёного жирного лосося, балуется красной и реже чёрной икрой и прочими вредными продуктами европейской кухни.
Прощаясь у метро, Хории-сан сообщила мне хладнокровно:
– Вы же в курсе, госпожа Аш, что в Японии нет дублирующих актёров. Поэтому выход на сцену обязателен при любых личных обстоятельствах.
Нет, я была не в курсе. При каких таких личных обстоятельствах? При температуре выше 40? А как насчёт гриппа или желудочного вируса? И даже если что-то случается с близкими и родными? А если актёр сломает ногу?
Для уточнений не было времени. Дав мне информацию к размышлению, Хории-сан уже поглядывала на свои бриллиантовые часики.
– Да-да, поняла, буду стараться, – послушно произнесла я. Менеджер вошла в поезд метро, а я осталась на перроне, провожая её удачно сыгранным благодарным взглядом и очень искренней дежурной улыбкой.
Ехать мне надо было в противоположную сторону. К вокзалу Син-Осака.
Обратный путь в Тохоку я проделала по тому же сценарию, что и накануне: сезон дождей так же горько оплакивал вековое одиночество Фуджиямы, а ветер подхватывал его слёзы и шлёпал их в стёкла скоростного поезда Синкансэн, в котором давилась едва сдерживаемыми рыданиями я, маскируя от любопытных пассажиров свой размытый макияж и кислую физиономию. Изменился лишь второй акт: при переходе на вокзале Токио с линии Токайдо на линию Тохоку кровожадная стрелка-указатель линии Собу, доставляющей народ в международный аэропорт Нарита, уже не устраивала мне пыток и не загоняла под ногти и в сердце своё карающее остриё. Мой мобильный телефон, как верный страж и преданный друг, хранил в себе файл с только что купленным электронным билетом на вылет к родителям, восемнадцатого числа.
Глава 3
Теперь я рыдала уже не прячась и не маскируясь. Над телом папы. Мама стояла за моей спиной и строго шептала: «Не наваливайся на него, Лара!» А я ещё крепче обнимала папу, ложась ему на грудь. На его лице красавца-мужчины не было ни малейшего намёка на те страшные муки, которым он подвергся при кончине. Выражение достоинства и благодати покрывало светлым саваном черты родного лица. В какой-то момент, когда мои причитания достигли апогея, я ясно увидела, как папа слегка покачал головой, как бы уговаривая меня: «Нет, не надо, доченька!»
Из-за поездки в Осаку для пробы на роль английской аристократки я опоздала домой ровно на один день. Опоздала выразить умирающему отцу свою любовь и привязанность, опоздала облегчить предсмертную агонию, крепко сжать его руку, провожая в небытие.
Кажется, тогда, в поезде Синкансэн, в глубины моего подсознания неизвестно откуда был послан сигнал о грядущем горе, а сознание тупо включало механизмы защиты от внезапной психической аномалии, не поддающейся его всемогущему контролю. Этот всемогущий контроль, мой господин и диктатор, пытался взять власть в свои руки. Его эгоизм строил на своих зыбких песках грандиозные замки, которые слепили мне глаза, делали сердце каменным. И всё же подсознание, принявшее сигнал надвигающегося горя, подняло тревогу. И вот тогда, совершенно необъяснимо на сознательном уровне, чувство вины выплеснулось из меня потоками слёз и рыданий.