Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— Это уже невозможно, невозможно.
— Я хочу жить… жить… и быть самим собой, самим собой.
— Да ведь ты не можешь быть ничем другим, помимо моего желания.
— Хочу быть самим собой, самим собой! Хочу жить! — И в его голосе послышались слезы.
— Невозможно, невозможно.
— Послушайте, дон Мигель, ради ваших детей и жены, ради всего, что вы любите! Ведь вы тоже перестанете быть самим собой и тоже умрете.
Он упал на колени к моим ногам и взмолился:
— Дон Мигель! Ради Бога! Я хочу жить, хочу быть самим собой!
— Это невозможно, бедный Аугусто. — Я взял его за руку и поднял. — Невозможно! Так у меня написано и обжалованию
— Но ведь я, дон Мигель…
— Это не важно, я знаю, что говорю. Если я тебя не убью, да побыстрей, боюсь, как бы ты в конце концов не убил меня.
— Но разве мы не договорились?
— Это невозможно, Аугусто, невозможно. Пришел твой час. Все уже написано, я не могу отступать. Ты умрешь. Да и что хорошего осталось тебе в жизни?
— Но умоляю вас! Ради Бога!
— Никакой Бог тебе уже не поможет. Уходи!
— Так, значит, нет? — сказал он мне. — Значит, нет? Вы не хотите оставить мне мое «я», не дадите мне выйти из тумана, жить, жить, видеть себя, слышать себя, осязать, ощущать себя, страдать, жить. Значит, вы этого не хотите? Значит, я должен умереть выдуманным персонажем? Хорошо же, дорогой мой создатель дон Мигель, вы тоже умрете, вы тоже. И вернетесь в ничто, откуда вышли… Бог перестанет видеть вас во сне! Вы умрете, да, умрете, хотя и не желаете того; умрете вы и все, кто читает мою историю, все, все, все до единого! Вымышленные существа, как и я, такие же, как я! Умрете все, все, все! Это говорю вам я, Аугусто Перес, вымышленный персонаж, как и вы, руманический герой, как и вы. Ибо вы, Дон Мигель, мой создатель, тоже не что иное, как руманическое существо, и руманические существа все ваши читатели, как и я, как Аугусто Перес, ваша жертва.
— Жертва? — воскликнул я.
— Да, жертва! Придумали меня, чтобы затем убить! Вы тоже умрете! Тот, кто выдумывает, выдуман сам, а кто выдуман, тот умрет. Вы умрете, дон Мигель! Умрете вы и все, кто обо мне думает. Раз так — умрете все!
Такой мощный порыв страсти к жизни, жажды бессмертия обессилил несчастного Аугусто.
Я подтолкнул его к выходу, и он понуро повиновался, В дверях он вдруг ощупал себя, как будто уже сомневался в своем существовании. И я смахнул набежавшую слезу.
XXXII
Той же ночью Аугусто покинул Саламанку, где произошла наша встреча. Он уезжал со смертным приговором в сердце и был убежден, что, даже если он попытается покончить с собой, это ему не удастся. Бедняга, вспоминая о приговоре, старался оттянуть возвращение домой, но некое таинственное влечение, внутренний импульс подгоняли его туда. Путешествие было печальным. В поезде он буквально считал минуты: одна, две, три, четыре… Все его несчастья, весь печальный сон о любви к Эухении и к Росарио, вся трагикомическая история с неудавшимся браком стерлись в его памяти или, вернее, растворились в тумане. Вряд ли он ощущал поверхность скамьи, на которой сидел, вряд ли он чувствовал тяжесть собственного тела. «Быть может, я и вправду не существую? — говорил он себе. — Быть может, этот человек прав, и я действительно всего лишь плод его фантазии, чистый вымысел?»
Такой печальной и горестной была его жизнь в последнее время, но еще печальней, еще горше была мысль, что все это был лишь сон, и сон не его, а мой. Небытие казалось ему страшнее, чем горе. Видеть самому во сне, будто живешь, — куда ни шло, но чтобы это был сон другого!..
«А почему я не должен существовать? — говорил он себе. — Почему? Предположим, этот человек действительно меня выдумал, увидел меня во сне, вообразил меня; но разве я теперь не живу в воображении других людей, тех, кто читает рассказ о моей жизни? И если я живу в сознании многих, быть может, реально то, что думают многие, а не один? И раз уж я возник на страницах книги, где изложен рассказ о моей выдуманной жизни, или в мозгу тех, кто ее читает — в вашем мозгу, если вы читаете сейчас эту книгу, — почему бы мне не существовать, подобно вечной и вечно страдающей душе? Почему?» Бедняга не мог даже отдохнуть. Пробегали перед его взором кастильские степи, дубравы, сосновые леса; он созерцал заснеженные вершины горных цепей, и, глядя назад, поворачивая голову, он видел во мгле образы своих спутников и спутниц в жизни и чувствовал, как притягивает его смерть.
Он подъехал к дому, позвонил, и вышедшая ему навстречу Лидувина побледнела, увидев его.
— Что случилось, Лидувина, чего ты испугалась?
— Господи Иисусе! Сеньорите, да вы похожи больше на мертвеца, чем на живого! У вас такое лицо, будто вы с того света.
— С того света я пришел, Лидувина, и туда уйду, Я не живой и не мертвый.
— Да вы с ума сошли? Доминго! Доминго!
— Не надо звать его, Лидувина. Я не сумасшедший, нет! Я повторяю тебе, я не мертвый, хотя скоро умру, и не живой.
— Что вы говорите?
— Что я не существую, не существую; я только выдумка. Как герой романа…
— Ба! Книжные штучки! Примите что-нибудь подкрепляющее, ложитесь, хорошенько укройтесь и не думайте об этих бреднях.
— Отвечай мне, Лидувина, ты веришь, что я существую?
— Бросьте эти умствования, сеньорите, поужинайте— и в кровать! А завтра наступит новый день!
«Я мыслю — следовательно, существую, — проговорил про себя Аугусто и добавил: — Все, что мыслит, существует, и все, что существует, мыслит. Да, все существующее мыслит. Я существую— следовательно, мыслю».
Неожиданно у него пропал аппетит, только по привычке и уступая настояниям верных слуг он попросил два яйца всмятку, самую легкую еду, и больше ничего. Но когда он начал есть, у него появился необычайный голод — ел бы и ел без конца. Он попросил еще пару яиц, а потом — бифштекс.
— Вот давно бы так, — приговаривала Лидувина. — Ешьте побольше, у вас, наверное, просто слабость. Кто не ест, умирает.
— Кто ест — тоже, Лидувина, — грустно заметил Аугусто.
— Да, но не от голода.
— Какая разница, умереть от голода или от другой напасти?
Потом он подумал: «Но нет, нет! Я не могу умереть; умереть может тот, кто живет, кто существует, а я, раз меня нет, умереть не могу — я бессмертен! Нет лучшего бессмертия, чем то, которое дано нерожденному и несуществующему вроде меня. Выдуманное существо — эта идея, a идея всегда бессмертна».
— Я бессмертен! Я бессмертен! — воскликнул Аугусто.
— Что вы сказали? — спохватилась Лидувина.
— Чтоб ты мне принесла сейчас же… что-нибудь такое… Ветчины, холодных закусок, foie gras [17] , все, что найдется… У меня волчий аппетит!
17
Паштет (фр.).