Туманный город
Шрифт:
К сожаленью, часто мысль стучится,
Что не всё успели и смогли.
Можно ль жизнь вернуть, что тяжко тянется,
Заново начать, пересмотреть
Прошлые решенья иль останется
Только вспоминать и сожалеть?
Выйдя на солнечный свет, я поняла, что сегодня не завтракала. Проходя мимо лотка со сладостями, я не удержалась и купила леденец на палочке. Мне требовалось обдумать происходящее и привести свои мысли в порядок, поэтому я отправилась в парк. Зона для отдыха находилась в самом центре города, чтобы туда можно было быстро попасть из любой точки. К тому же, я уже хорошо ориентировалась на местности и не рисковала заблудиться.
Зимой парк представлял собой унылое зрелище. Голые деревья напоминали обгоревшие спички. Под небольшим слоем снега то здесь, то там обнажались чёрные земляные прогалины. Несколько аллей делили территорию вдоль и поперёк, а в середине располагалось озеро. Вокруг него размешались скамейки, на одну из которых я села и начала грызть леденец.
Несмотря на то, что день был в самом разгаре, в парке находилось очень мало посетителей. В основном – пожилые люди, не спеша бороздящие дорожки и нагуливающие аппетит перед обедом. Я смотрела на них и видела безмятежные, умиротворённые лица. Оказывается, в Туманном городе есть довольные жители. Но лично я не хотела быть осесть в таком неуютном месте. Плохая видимость из-за тумана, безнаказанная преступность, нерасторопность властей… И вдобавок разрушенный театр, уже годы находящийся в запустении.
Неделю назад труппа впервые приехала сюда, и даже предположить не могла, что нас ждёт здесь. Если бы мы разгадали предупреждение судьбы на въезде в город и сразу бы развернулись обратно!
И как вообще возможно похитить и лишить свободы другого человека, тем более, беззащитную девушку? Конечно, в случае похищений ради выкупа, жертв часто возвращали живых. Но не всегда. И Ребекку похитили не из-за денег. Скорее всего, это означало, что рано или поздно преступники убьют свою жертву. Ведь и ведьма так сказала, что я не спасу её. В голове не укладывалось, как кто-то мог позволить себе сломать юную жизнь, которая только начинала расцветать, растоптать все её мечты и планы. Разве они являлись людьми? Нет!
Пусть прошло уже достаточно времени, во мне снова зародились ярость и возмущение. Неужели грубая физическая сила решала в нашем мире всё? И тогда получается, что артисты, посвящающие себя искусству, – лёгкая добыча для бандитов без моральных законов? Кто может защитить нас от произвола?
И словно в ответ, я увидела около озера знакомую фигуру человека в поношенном пальто, кормившего уток. Это был Эндрюс. Не знаю зачем, но я быстро разжевала леденец и отправилась к нему. Он стоял полубоком и не заметил моего приближения. Я пристально рассматривала его полное печали старое сморщенное лицо. Констебль медленно отщипывал кусочки серого хлеба и бросал крошки в озеро. Его сразу же окружило множество голодных птиц, и на всех желающих подкрепиться буханки не хватило бы.
Хотя я подошла достаточно близко, он не услышал мой оклик. Наверное, из-за ветра, который налетел на озеро и погнал волны ряби. Поэтому мне пришлось повторить:
– Здравствуйте, Эндрюс!
Он испуганно обернулся и в панике начал избавляться от остатков, будто я застала его за злодеянием. Похоже, констебль даже не узнал меня.
– Я – Изабелла, помните? Из приезжего театра. Вы расследуете преступление о нашей пропавшей девушке Ребекке.
– Да-да, припоминаю, – суетливо ответил Эндрюс. – К сожалению, для вас нет новостей.
– Знаю, – кротко сказала я и пристально взглянула на него. – Их и не будет, ведь так?
– С чего вы взяли? – тихо, но в то же время сердито буркнул он. – Дело не закрыто.
Я пожала плечами:
– Мы уже поняли, что здесь замешан кто-то могущественный, с кем не можем тягаться.
Констебль промолчал. Означало ли это согласие? Или равнодушие? В любом случае, вряд ли бы он сообщил мне правду.
– Наша труппа уезжает завтра, – грустно констатировала я. – И родители Ребекки тоже. Представляете, каково им? Приехать сюда всей семьёй и уехать без единственного ребёнка?
– Не представляю, – грубо заявил Эндрюс, хотя мой вопрос являлся риторическим и не требовал ответа.
– У вас нет семьи и детей? – догадалась я.
Он ничего не сказал. Констебль старался не смотреть мне в глаза и лишь развёл руками. Но и по его молчанию было очевидно, что я оказалась права. Пожилой человек вызывал у меня сочувствие.
– Почему? – искренне спросила я.
– Почему? – удивился сам Эндрюс и задумался. – С юности приходилось много работать, в том числе по выходным, допоздна. В самом начале я был горд тем, что мне доверили служить в таком важном отделе, расследовать преступления, искать злоумышленников. Начальство, видя старание, давало больше заданий, отчётов, и, казалось, – вот то, чем я должен заниматься, вот где моё место. Семья, дети – потом, когда станет меньше работы. Успеется…
Он сделал паузу, и я не стала его прерывать. Вокруг нас не раздавалось ни звука – шумные утки склевали хлеб и разлетелись, слышалось только завывание ветра.
– Правда, дела становились мельче, а количество их увеличивалось. И я даже не помню, когда последний раз доводилось раскрыть крупное преступление. Всё постепенно сводилось на нет. Потом оказалось, что и без семьи я как-то справляюсь. А ещё чуть позже – что никому я уже и не нужен.
Старик развернулся и в задумчивости опустился на ближайшую скамейку. Я последовала за ним и села рядом. Он напоминал иссохшее дерево, которое уже давно отжило свой срок и вот-вот превратится в труху.
– Но ведь у вас есть друзья, родственники?
– Часть родственников поумирала, часть разъехалась, друзья куда-то разбежались, – вздохнул он. – Единственное живое, что меня окружает, – утки на этом озере. Каждый день прихожу и кормлю их. Благодаря незамерзающим источникам в водоёме постоянно тёплая вода и они не улетают на юг. Хоть кто-то ждёт старого констебля. Вот умру скоро, может хоть они меня вспомнят…
– И как давно вы сюда приходите? – поинтересовалась я.
– Больше двадцати лет, – с некоторым чувством собственного достоинства сказал Эндрюс.
Я сама не ожидала, но внезапно из моих уст слова вырвались сами:
– Представьте, что вы приходите сюда, а здесь больше нет ни одной утки! Ни одной птицы. И больше никогда не будет.
Седые брови мужчины поднялись вверх, и он с недоумением посмотрел на меня:
– Что? Как это?
– Да, – убеждала я его и показала рукой на воду. – Представьте, что тут будет лишь ровная гладь, вечная зима и ни одного громкого звука, ни одной птицы. Вы бы приходили сюда по старой памяти, с куском хлеба, готовый поделиться с вашими питомцами, а они все исчезли в одно мгновение.