Туманы Авалона
Шрифт:
Артур отвернулся и прижался к стене, спрятав лицо в ладонях. Моргейна качнулась было к нему, но Гвенвифар вскричала:
– Отойди от него, ты!… Как ты смеешь и дальше вводить его в грех! Или тебе не довольно того, что уже произошло, – тебе, и тому злому демону, которого ты зовешь Богиней, тебе, и той старой ведьме – Балин правильно сделал, что убил ее…
Моргейна зажмурилась, и лицо ее исказилось, словно она готова была расплакаться. Затем она вздохнула и произнесла:
– Я не собираюсь слушать, как ты поносишь мою веру, Гвенвифар. Не забывай – я никогда не поносила твою. Бог есть бог, как бы его
Она развернулась так, что темно-красное платье на миг обвилось вокруг ее тела, и покинула королевские покои.
Услышав, что Моргейна вышла, Артур повернулся к Гвенвифар. Наконец он заговорил – никогда еще он не говорил с женой так нежно, даже когда они лежали, сжимая друг друга в объятиях:
– Любимая моя…
– И ты смеешь называть меня так? – с горечью спросила она и отвернулась. Артур положил руку ей на плечо и повернул Гвенвифар лицом к себе.
– Любимейшая моя госпожа и королева… какую боль я тебе причинил…
– Даже сейчас, – дрожа, сказала Гвенвифар, – даже сейчас ты думаешь лишь о том, какую боль ты причинил Моргейне…
– Неужто я могу радоваться при мысли о том, что причинил такую боль родной сестре? Клянусь тебе, я не знал, кто она такая, до тех пор, пока не стало поздно, а когда я узнал ее, она принялась утешать меня, словно я до сих пор оставался маленьким мальчиком, что сидел когда-то у нее на коленях… Думаю, если бы она набросилась на меня с обвинениями, – а она имела на то полное право, – мне оставалось бы лишь пойти и утопиться в Озере. Но мне даже в голову не приходило, что же я натворил на самом деле… Я был так молод, и нам со всех сторон грозили саксы, и битва шла за битвой… Он беспомощно развел руками.
– Я пытался поступать так, как велела Моргейна, – помнить, что мы совершили это по неведению. Да, я думаю, что это грех, – но мы не стремились согрешить…
Он казался таким несчастным, что на мгновение Гвенвифар почувствовала искушение сказать то, что он хотел услышать, – что он и вправду не сделал ничего дурного, – обнять его и утешить. Но она не сдвинулась с места. Никогда, никогда Артур не приходил к ней за утешением, никогда не признавал, что причинил ей какой-то вред; даже сейчас он упорно настаивал, что грех, сделавший их бездетными, на самом деле вовсе и не грех; он беспокоился лишь о вреде, который он причинил этой проклятой колдунье, его сестре! Гвенвифар снова расплакалась и вместе с тем разъярилась – ведь Артур подумает, что она плачет от горя, а не от бешенства.
– Так ты думаешь, что причинил горе одной лишь Моргейне?
– Не вижу, чем это могло повредить кому бы то ни было еще, – упрямо произнес Артур. – Гвенвифар, это ведь произошло еще до того, как мы впервые встретились!
– Но ты женился на мне, не получив отпущения за этот великий грех, – и даже теперь ты цепляешься за свой грех, хотя мог бы исповедаться, и исполнить епитимью, и избавиться от кары…
– Гвенвифар, – устало произнес Артур, – моя Гвенвифар, если твой бог способен покарать человека за грех, совершенный по неведению, неужто он отменит кару лишь потому, что я расскажу обо всем священнику, и прочитаю молитвы, которые он велит, и не знаю, что там еще – посижу некоторое время на хлебе и воде…
– Если ты вправду раскаешься…
– О Господи! Ты что, думаешь, что я не раскаялся? – взорвался Артур. – Я раскаивался в этом каждый раз, когда видел Моргейну, все эти двенадцать лет! Неужто мое раскаянье станет глубже, если я расскажу обо всем священникам, которые только и желают заполучить власть над королем?!
– Ты думаешь лишь о своей гордыне, – гневно ответила Гвенвифар, – а гордыня – тоже грех. Если ты смиришься, Бог простит тебя!
– Если твой бог таков, то я не желаю его прощения! – Артур стиснул кулаки. – Я должен править королевством, а как я смогу править им, если буду становиться на колени перед каким-то священником и покорно выполнять то, что он от меня потребует в качестве искупления?! А о Моргейне ты подумала? Они и так уже обзывают ее чародейкой, распутницей, ведьмой! Я не имею права исповедаться в грехе, который навлечет позор и презрение на мою сестру!
– У Моргейны тоже есть душа, нуждающаяся в спасении, – отозвалась Гвенвифар, – и если народ этой земли увидит, что их король способен отринуть гордыню и смиренно покаяться в своих грехах, это поможет им спасти их души, и зачтется ему на небесах.
– Ты споришь не хуже любого моего советника, Гвенвифар, – со вздохом произнес Артур. – Я не священник, и меня не волнуют души моих подданных…
– Как ты можешь так говорить! – воскликнула Гвенвифар. – Ты – король этих людей, и их жизни в твоей руке, а значит, и их души тоже! Ты должен быть первым в благочестии, как был первым в сражении! Что бы ты подумал о короле, который посылает своих воинов в бой, а сам следит за ними с безопасного места?
– Ничего хорошего, – ответил Артур, и Гвенвифар, поняв, что одолевает, добавила:
– А что же ты тогда скажешь о короле, который видит, что его подданные идут путем благочестия и добродетели, и заявляет, что не намерен думать о собственных грехах?
Артур вздохнул.
– Ну почему это тебя так волнует, Гвенвифар?
– Потому что я не в силах думать, что ты будешь мучиться в аду… и потому, что, если ты освободишься от своего греха, Бог может послать нам детей.
Гвенвифар задохнулась и снова расплакалась. Артур обнял жену и прижал ее голову к своей груди.
– Ты и вправду в это веришь, моя королева? – нежно спросил он.
Гвенвифар вспомнила: однажды он уже говорил с нею так – когда впервые отказался идти в бой под знаменем Девы. А затем она восторжествовала и привела его к Христу, и Бог даровал ему победу. Но тогда она не знала, что на душе Артура по-прежнему лежит столь тяжкий грех. Гвенвифар кивнула и услышала вздох Артура.
– Значит, я причинил вред и тебе, и должен как-то исправить это. Но мне кажется несправедливым ради этого навлекать позор на Моргейну.
– Опять Моргейна! – не помня себя от ярости, крикнула
Гвенвифар. – Ты не хочешь, чтобы она страдала из-за тебя; она для тебя – само совершенство! Так скажи тогда: справедливо ли, чтобы я страдала из-за греха, совершенного ею или тобой? Ты так любишь ее, что заставишь меня до конца моих дней страдать от бездетности, лишь бы сохранить этот грех в тайне?