Туннель из костей
Шрифт:
Итак, если в катакомбах хранятся больше шести миллионов мертвецов, сколько же здесь костей?
Шесть миллионов умножить на двести шесть, будет… Уф, много. Слишком много, так много, что не поместится в объектив камеры. Только представьте: этих костей хватило, чтобы сложить стену в пять футов высотой, которая тянется в каждом из извилистых туннелей, тянущихся под Парижем. Империя смерти огромна, ее жители безымянны и безвестны.
Джейкоб начинает издавать какие-то звуки, и мне требуется целых тридцать секунд, чтобы сообразить:
«…У скелета кости, кости, кости-косточки везде, у скелета кости, кости, кости-косточки везде…»
– С ума сошел? – шиплю я.
Джейкоб всплескивает руками.
– Просто пытаюсь ко всему относиться с юмором.
Мы продолжаем петлять по туннелям. Хорошо еще, что боковые проходы закрыты железными воротами, и перед нами не лабиринт, а только одна дорога. Потеряться здесь проще простого, думаю я.
– Видите линию вон там, наверху? – папа задает этот вопрос, обращаясь к видеокамерам, но и к нам тоже.
Я поднимаю голову и вижу на потолке жирную черную полосу.
– Раньше, когда здесь не было ни ворот, ни электрического света, это был единственный ориентир, позволявший не заблудиться.
Пытаюсь представить себе, что брожу тут без света, только с масляной лампой или свечой. По коже бегут мурашки. Оказаться в этом дивном месте в темноте – вот, пожалуй, единственное, что может сделать его еще более жутким.
К видеокамере поворачивается мама.
– За прошедшие годы, – говорит она, – в эти туннели спускались многие, кто в поисках убежища, кто из любопытства, и многие терялись в бесчисленных переходах. Некоторые так и не нашли выход. По крайней мере, пока были живы.
Вуаль тяжело ложится мне на плечи, подгоняя, настаивая, чтобы я поскорее перешла, но мне удается удержаться на месте. Я чувствую себя стеклянным ящиком из сна, мир давит на меня со всех сторон. Но я не поддаюсь.
Джейкоб определенно становится сильнее.
Может быть, и я тоже.
– Вон там, – папины слова отдаются эхом: – Там, там, там…
Кое-где на костяных стенах висят каменные таблички, на которых вырезаны изречения о жизни и смерти. Перед одной такой табличкой папа останавливается, и мы с Полин отступаем назад, чтобы наши тени не попали в кадр.
Я поворачиваю голову и едва сдерживаюсь, чтобы не завопить: мне померещилось, что один из черепов на меня смотрит – его пустые глазницы оказались прямо напротив моих глаз. Не успев разобраться, я вскидываю руку, чтобы отмахнуться от светлой, словно отбеленной кости, и…
В то же мгновение Вуаль взлетает к моим пальцам. Как только она касается меня, я слышу приглушенный звук голосов с той стороны, щемяще-печальных, одиноких, растерянных. Кто-то кричит и как будто зовет, я даже почти различаю слова. Я тянусь навстречу.
– Ау! – зовет голос из тьмы. Такой потерянный и одинокий…
Я озираюсь, но, кажется, больше никто его не слышит. Родители идут дальше, Полин смотрит прямо перед собой.
– Кэссиди, – шипит Джейкоб. – Не надо.
Моя рука куда-то проваливается, но я все еще ощущаю Вуаль, она скользит между пальцами, как шелк.
– …s’il vous pla^it… – просачивается сквозь тени другой голос. Этот говорит по-французски. Он едва слышен и как будто молит о чем-то.
– …никто не придет… – шепчет третий.
А потом четвертый:
– ПОМОГИТЕ!
Крик раздается так неожиданно и громко, что я отшатываюсь. Нога соскальзывает с камня, и я взмахиваю руками, пытаясь удержаться. Вроде бы мне это удается, но рука касается стены – и проваливается, не встретив сопротивления, как будто стена не из костей, а из тонкой ткани.
Нет, нет, нет, мысленно кричу я, а Вуаль расступается, и я падаю куда-то.
Короткий, резкий удар.
Пронизывающий холод.
Вкус ледяной воды.
Я падаю на четвереньки на холодный каменный пол.
Ладони пронзает боль. На шее маятником раскачивается моя камера.
В туннеле темно, я моргаю, помогая глазам поскорее привыкнуть к темноте. Пока единственный свет, который я вижу, исходит из моей груди. Синевато-белая спиралька светит ярко, но освещает только мою рубашку. Так что не быть мне человеком-фонарем. Самое большое – человеком-светлячком.
Я поднимаюсь на ноги и вытаскиваю из заднего кармана зеркало.
– Джейкоб! – окликаю я, но ответа нет.
Когда глаза наконец привыкают, я замечаю, что здесь есть и другой свет, тусклый и красный. Его источник находится где-то за углом. Как в моей домашней фотолаборатории, когда я проявляю пленку.
Я направляюсь к свету, но вдруг слышу тихий звук, похожий на шаги по песку или камням, и красный свет начинает удаляться.
– Эй! – окликаю я и прибавляю шагу. Но когда заворачиваю за угол, алый огонек уже не виден. Вместо него я нахожу на земле старинный фонарь. От него исходит неровный желтый свет, бросающий тени на кости и черепа, и кажется, что они усмехаются. Гримасничают. Ужасаются.
Я вдруг замечаю, что в туннеле очень тихо и очень пусто.
Но я же слышала призраков, разве нет? Где же они?
За моей спиной в темноте что-то или кто-то бесшумно движется. Но я это чувствую. Пальцы крепче сжимают медальон, я собираюсь с духом, чтобы обернуться, и вдруг слышу голос:
– Кэссиди!
Это Джейкоб. Я вздыхаю с облегчением и оглядываюсь. И вижу злое, очень сердитое лицо.
– Мы вроде договорились этого не делать, – он стоит, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.