Туннель из костей
Шрифт:
Мама хлопочет, проверяет, не порезалась ли я. Я уверяю, что со мной все в полном порядке, хотя, честно говоря, у меня немного кружится голова. Невольно я все оглядываюсь на наш старый стол. Может, это и пустяк: криво закрепили тент или ткань старая и порвалась. Не повезло. Но как быть с тем холодным прикосновением, которое я почувствовала за миг до происшествия? Что это было? Предупреждение?
– Думаешь, ты стала экстрасенсом? – спрашивает Джейкоб.
Хоть
Я: Эй.
Я: А у таких, как мы, есть какие-то другие способности?
Через пару секунд от Лары приходит ответ.
Лара: У некоторых развито предчувствие. Чем больше времени они проводят в промежутке, тем сильнее начинают чувствовать потусторонние силы.
Лара: А почему ты спрашиваешь?
Я отвечаю не сразу.
Я: Просто интересно :-)
Лара: :-<
Джейкоб заглядывает мне через плечо.
– Ха! – говорит он. – Этот смайл – прямо ее портрет.
Надо отдать французам должное: они просто повернуты на десертах.
По дороге к следующей съемочной площадке нам попадаются: магазинчики шоколада, четыре витрины с маленькими кексами, украшенными так замысловато, что они напоминают произведения скульптора, множество тележек с мороженым и бесчисленные витрины с маленькими круглыми и очень яркими пирожными. Они называются странно – макароны – и пахнут розой, карамелью, черникой и лавандой.
Мама покупает коробку макарон и протягивает мне одно, приятного солнечно-желтого цвета. Я пытаюсь сосредоточиться на пирожном и забыть о том, что внутри у меня до сих пор все дрожит, а сердце колотится от тревоги.
Когда я надкусываю макарон, хрупкая лепешечка трескается, и внутри оказывается нежный крем с лимонным вкусом.
– Ты прямо как местная жительница, – говорит Полин. – Тебе нужно еще попробовать эскарго.
Мама с папой хохочут, и это меня жутко нервирует. Я начинаю приставать с расспросами, но мама, похлопав меня по плечу, только улыбается.
– Тебе лучше не знать.
А папа нагибается и шепчет мне прямо в ухо: «Улитки».
Очень
– Ну, вот мы и пришли, – объявляет мама. – Люксембургский сад.
– Почему вы так это называете? – ворчит Джейкоб. – Не думаю, что вы понимаете смысл этого слова.
В чем-то он прав. Этот сад выглядит так, как будто при его создании использовали сложнейшие математические формулы.
Ряды больших деревьев, подстриженных как по линейке, словно гигантские зеленые стены сходятся к огромному дворцу. Песчаные дорожки разрезают газоны на странные геометрические фигуры. По краям лужаек растут стриженые розовые кусты, и повсюду полно статуй. Трава такая короткая и ровная, что я так и вижу, как садовники, стоя на коленях, стригут ее маникюрными ножницами.
Мама сворачивает налево, на тенистую тропинку, мы следуем за ней. Под ногами скрипит утоптанный песок. Вдруг мама резко останавливается и, лукаво улыбнувшись, усаживается на скамейку.
– Хотите послушать историю? – спрашивает она тихо, а голос у нее такой вкрадчивый, что становится жутко.
И тут же мы все, как по команде, обступаем ее. У мамы всегда была особая власть над людьми. Такую рассказчицу, как она, все готовы слушать, вытянув шеи.
Даже Полин не удается скрыть интерес. Она слушает, а ее рука ползет к воротничку. Сегодня так уже было несколько раз. Может быть, нервный тик? – думаю я, хотя это странно. Она ведь сама сказала, что ни во что такое не верит, почему же тогда так нервничает?
Антон начал снимать, и когда мама снова начинает говорить, она обращается уже не только к нам, но и к невидимым зрителям.
– В один прекрасный вечер в 1925 году на такой же скамейке в Люксембургском саду сидел некий господин, – сделав паузу, мама похлопывает по скамейке рядом с собой. – Он сидел, радуясь книге и прекрасной погоде, и вдруг к нему подошел незнакомец в черном плаще и пригласил в свой дом на концерт. Приглашение был принято, и господин с книгой, следуя за человеком в черном, отправился к нему в гости. Вечеринка была уже в разгаре, и всю ночь они наслаждались музыкой, вином и прекрасной компанией.
Мама улыбается с видом заговорщицы и продолжает.
– Под утро наш господин отправился к себе домой, но вдруг заметил, что забыл в гостях зажигалку, и вернулся. В доме было темно, двери и окна заколочены наглухо. Сосед рассказал ему, что в этом доме действительно когда-то жил музыкант, но он умер больше двадцати лет назад.
Конец ознакомительного фрагмента.