Туннель
Шрифт:
Ллойд первый принес большие материальные жертвы. Таким путем ему удалось сохранить синдикат.
Это совещание было тайным. Газеты на следующий день сообщили, что предпринято санирование синдиката, и второго января он, как всегда, произведет выплату акционерам по своим обязательствам.
Знаменательное второе января настало.
9
Обычно первого января все театры, концертные залы, рестораны Нью-Йорка переполнены.
Но на этот раз все было мертво. Только в некоторых больших отелях по-прежнему было оживление. Трамваи не шли. Редкие поезда, управляемые инженерами, проносились по надземной и подземной дорогам. В гавани стояли
Уже в полночь перед зданием синдиката стояла густая толпа, готовая прождать тут до утра. Все хотели спасти свои пять, десять, двадцать, сто долларов процентов. Прошел слух, что третьего января синдикат закроет двери, и никому не хотелось рисковать своими деньгами. Толпа росла.
Ночь была холодная, двенадцать градусов ниже нуля по Цельсию. Мелкий снег сыпал, словно белый песок, с непроницаемо черного неба, поглотившего верхние этажи безмолвных небоскребов. Дрожа и стуча зубами от холода, собравшиеся жались теснее, чтобы согреться, и волновали друг друга догадками, опасениями и всякими разговорами о синдикате и акциях. Они стояли так тесно, что могли бы спать стоя, но никто не смыкал глаз. Страх гнал от них сон. Вдруг двери синдиката вовсе не откроются! Тогда их акции разом обесценятся! С посиневшими от холода лицами, со страхом и заботой в глазах, они ждали решения своей судьбы.
Деньги! Деньги! Деньги!
Труд их жизни, пот, старания, унижения, бессонные ночи, седые волосы, опустошенная душа! Больше того: их старость, несколько лет спокойной жизни перед смертью! Если пропали деньги, все погибло, двадцать лет их жизни выброшены за борт, впереди – тьма, нужда, грязь, нищета…
Страх и волнение росли с минуты на минуту. Если их сбережения будут потеряны, они судом Линча расправятся с Алланом, этим чемпионом мошенников.
К утру собрались еще большие толпы народа: цепь тянулась до Уоррен-стрит. И вот забрезжил серый рассвет.
В восемь часов в толпе произошло внезапное движение: в молчаливом, окутанном туманом и стужей здании синдиката зажегся первый свет!
Ровно в девять часов открылись тяжелые двери. Толпа повалила в роскошный вестибюль и оттуда – в ярко освещенные залы, где находились кассы. Армия умытых, отоспавшихся служащих кишела за маленькими окошками. Оплата купонов совершалась с молниеносной быстротой. Во всех окошках проворные руки отсчитывали на мраморные дощечки пачки долларов, звенела мелочь. Все происходило спокойно. Получившие свои деньги выжимались к выходу напиравшей сзади толпой.
Около десяти часов произошла заминка. Закрылись сразу три окошка, так как не хватало разменной монеты. Публика заволновалась, и служащие остальных окошек осаждались одновременно десятью и двадцатью нетерпеливыми клиентами.
Тогда главный кассир заявил, что кассы закроются на пять минут. Получающих, сказал он, просят иметь при себе мелкие деньги для сдачи, иначе выплата слишком задержится. Окошки закрылись.
Положение ожидавших в зале, где производилась выплата, было не из приятных. Толпа, доходившая, по определению газет, до тридцати тысяч человек, равномерно напирала сзади. Как бревно вдвигается механизмом лесопилки в пилу, так же равномерно двигалась человеческая цепь в здание синдиката и – разделенная на части – выжималась через выход на Уолл-стрит. Кто-нибудь ставит ногу на первую гранитную ступень. Через минуту напирающая сзади толпа подымает его выше, он стоит на первой ступени уже обеими ногами. Через десять минут он наверху и медленно продвигается сквозь вестибюль. Еще через десять минут его вталкивают в зал, где находятся кассы. Он становится автоматом, неспособным двигаться по своей воле, и тысячи людей перед ним и за ним проделывают точно такие же движения в точно такой же срок.
Благодаря заминке громадный зал в несколько минут был набит до отказа. Часть людей, находившихся в вестибюле, была вытеснена в Верхние этажи.
Но стоявшие у окошек не могли удержать свои позиции, и перед ними была веселая перспектива, простояв десять часов в очереди, быть оттиснутыми к выходу. А тогда становись опять в очередь!
Все они провели бессонную ночь, мерзли как собаки, не завтракали, потеряли время, им предстояли неприятности на службе. Настроение у всех было прескверное. Они горланили и свистели, и этот шум проникал через вестибюль на улицу.
Страшное волнение охватило толпу:
– Кассы закрываются!
– Не хватило денег!
Толпа наседала все грубее и настойчивее. В тесноте рвали платья, стиснутые люди орали, бранились. Другие, приподнятые толпой и по грудь возвышавшиеся над нею, во всю глотку выкрикивали проклятия.
У окошек скопилось столько народу, что можно было задохнуться. Раздавались крики, ругательства. Один шофер разбил кулаком стекло окошка и, побагровев от недостатка воздуха, кричал:
– Отдайте мои деньги, жулики! У меня тут триста долларов! Отдайте мои триста долларов, наглые воры, мошенники!
Служащий побледнел и негодующе взглянул на скандалиста:
– Вы отлично знаете, что акции не выкупаются. Вы получите проценты и больше ничего.
Стекла окошек зазвенели вдруг во всех концах зала, и тогда клерки с лихорадочной поспешностью принялись выплачивать деньги. Но было уже поздно. Крик, поднявшийся при возобновлении выплаты, был неверно понят толпой, стиснутой в зале и вестибюле, и толчея стала еще ужаснее.
Кто мог добраться до выхода, торопился как можно скорее уйти. Но это удалось лишь немногим. Вдруг затрещали двери перегородок, и стоявшие впереди были втиснуты в помещение кассы. Наспех подхватывая книги, шкатулки и деньги, клерки обратились в бегство. Толпа ворвалась как вихрь, и дубовые перегородки были вмиг смяты. Сразу стало просторнее. Толпа устремилась во все выходы, но давление сзади стало от этого еще сильнее. Кучи людей влетали в зал, как выстреленные из пушки. К своему великому изумлению, они заставали лишь разрушенный и разграбленный банк. Опрокинутые столы, разбросанные бумаги, пролитые чернила, груды мелкой монеты и растоптанные ассигнации.
Но одно было им ясно: их деньги пропали! Ухнули! Капут! И деньги, и надежды – все! Толпа взвыла от ярости и возмущения. Принялись громить все, что еще можно было громить. Зазвенели стекла окон, затрещали столы и стулья, разрушение каждой вещи вызывало взрыв фанатического ликования.
Здание синдиката было взято штурмом!
Тридцать тысяч человек, а по мнению многих – еще больше, ворвались внутрь и были вытеснены по лестницам в верхние этажи. Несколько полицейских, поставленных для поддержания порядка, ничего не могли сделать. Настроенные мирно искали какого-нибудь выхода, разъяренные же старались задержаться где только можно, чтобы утолить свой гнев.
Здание в этот день, второго января, было почти безлюдно, большинство этажей пустовало совсем. Ради экономии синдикат решил оставить себе только самые необходимые помещения и сдать освободившиеся этажи. Многие отделы уже переехали в Мак-Сити, другие к этому готовились… В этажах, сданных адвокатам и разным фирмам, работа еще не была в полном ходу.
Второй и третий этажи были завалены тюками писем, счетов, квитанций, чертежей. В ближайшие дни их собирались отправить в новые конторы.
В своей бессмысленной ярости толпа стала выбрасывать эти тюки через окна на улицу и заполнила ими лестницу.