Турако - птица печали
Шрифт:
Неотличимый от других в одежде моряка, слившись с толпой, Ребель воздает почести Барракуде, к которой испытывает чувство солидарности и братства. В связи с особыми обстоятельствами он забывает о своей борьбе с суевериями и кладет лиловые цветы якаранды к подножию скалы из застывшей лавы, напоминающей сказочную рыбу. Собирала цветы Жюли, но сама она на церемонии не присутствует.
Совершив это паломничество, Ребель пробирается через густые заросли тростника и бамбука, отделяющие Виллу от берега и скрывающие ее от назойливых взглядов приезжих и рыбаков. Незаметно для Пери, сторожа Усадьбы, он перелезает через изгородь, спрыгивает на террасу и, по своему обыкновению, через окно залезает в спальню, где в постели, не сводя глаза с колышущихся занавесок, его ждет Жюли.
Зиа,
В полутьме Жюли рассматривает своего возлюбленного. Он волнующе красив. Отец Жюли говорил: "Прежде чем унести человека с собой, смерть чаще всего искажает внешность жертвы, обезображивая ее. Иногда, наоборот, она делает ее красивее, чем когда-либо прежде. Так проявляется истинное коварство смерти: она заставляет печалиться о кончине одних, еще прекрасных, и сожалеть, что печаль о тех, кого она успела обезобразить, недостаточно глубока". Такую высшую красоту отец увидел на лице супруги, в тот день, когда она вернулась на Остров, чтобы умереть. И вот теперь Жюли видит нечто подобное, отмечая вдруг усилившееся очарование любимого мужчины, видит эту хитрость смерти. Ей трудно дышать. Она боится за него.
Ребелю неведом стыд. Его желания откровенны. Он пользуется своим телом как бы независимо от его состояния, будь то в борьбе или наслаждении. Эта естественная непринужденность, лишенная тщеславия, освобождает его партнеров от комплексов, которые могли у них возникнуть под влиянием традиций и воспитания. Его заразительная веселость объясняет его популярность. Он непостоянен, но по-своему верен: как в политике он выдвигает лозунг равенства шансов для всех, так и в любви не позволяет себе никакой дискриминации и удовлетворяет, но лишь один раз, женщин, проявивших с риском для своей репутации явное желание отдаться ему. Однако при этом они должны довольствоваться этим единственным проявлением его благосклонности, дабы сохранить о нем незабываемое воспоминание, - его не затуманит разочарование, которое могло бы появиться при повторении опыта. Жюли от души смеется над таким хитрым оправданием его многочисленных похождений. Она не ревнует. Она единственная его постоянная любовница, избранница, и будет таковой, пока ей этого хочется.
На этот раз он, более нетерпеливый, чем обычно, не дает ей времени расспросить и не отвечает ни на какие вопросы, хотя, лаская ее, не может не слышать их. Он грубо срывает с нее ее немногие одеяния и руками, пальцами, губами, языком тщательно исследует податливое тело, все детали которого ему так хорошо знакомы. Жюли сопровождает его в этом чувственном путешествии: подставляет шею, поднимает руки, колени, раздвигает ноги, переворачивается, поощряет это нарастающее обладание ею, в котором не должно быть ни перерывов, ни поспешности, ибо малейшая заминка рассматривается как отказ, который он, впрочем, игнорирует.
Жюли любит это монотонное священнодействие. У нее от него не возникает ощущения скуки, напротив, оно придает ей уверенность. В любви ей неинтересны вариации, всякие искусственные экстравагантности, которые обычно придумываются заранее, даже если и кажутся спонтанными. Убийство, это крайнее, но логичное следствие покорности, не слишком бы удивило ее. Поэтому рассчитанным отклонениям от правил она предпочитает точное соблюдение ритуала. Ведь строгий протокол, возвышающийся над условностями, делает человека свободным.
По природе своей немногословный, Ребель молчит, когда любит. И благодаря этому молчанию Жюли получает высшее наслаждение от звуков любимого тела: от биения сердца и дыхания, от глухого шепота внутренностей и влажного причмокивания вспотевшей кожи. Что бы он ни делал, ей все в удовольствие. Зато после физической любви он становится говорливым. Смеясь, бросает, словно лозунги, категоричные заявления. Она воздерживается от критики этих высказываний, непродуманных и примитивных. Он не терпит
Жюли хочет того, чего хочет, и отказывается от того, от чего отказывается. Она ничего не просит, ничего не ждет. Она живет сегодняшним днем. Она не задумывается о том, стоит ли ей порвать эту связь или стоит ее продолжать. Когда он приходит, она пользуется его телом, сила которого, красота и упругость открывают ей лучше, чем что-либо, секреты, возможности и власть ее собственного тела. Получив наслаждение, она не лжет и ничего не обещает. Она слушает Ребеля. Запускает пальцы в его стянутую серебряным кольцом длинную вьющуюся черную шевелюру. Гладит ее, распутывает, расчесывает. Потом он уходит, как пришел, выпрыгивая в окно.
В детстве, обычно на исходе лета, Жюли сопровождала отца в его поездках по фермам, куда он отправлялся взимать арендную плату. Ей было скучно слушать раболепные речи должников, пытающихся добиться от хозяина уменьшения долга или отсрочки выплаты. Отец всегда уступал их просьбам. Только в одном месте она любила задерживаться - это был дом, где жил Ребель со своей матерью, растившей его без мужа. Она была высокая, сухощавая, с коротко подстриженными волосами. Одна обрабатывала землю, на которой из поколения в поколение трудились ее предки. На солнце ее черная кожа отливала синевой. Она была немногословна и разговаривала только с миссионерами. Они помогли ей вырастить сына, родившегося от неизвестного отца, белого, если судить по цвету кожи мальчика. К мужчинам она относилась с недоверием, потому что те вечно пытались ее соблазнить. Она ни с кем не здоровалась и склоняла голову только перед Господом Богом в храме, куда ходила молиться каждое воскресенье, а иногда и на неделе, вечером, после работы, когда от усталости и одиночества ей хотелось разрыдаться. К сыну, единственному и нежеланному, она была чрезвычайно строга. Учила его жизни с помощью пословиц, якобы унаследованных ею от матери, знахарки, чьи деяния еще сохранились в памяти людей. На самом деле мать Ребеля выдумывала эти правила, записывала их на страницах приходского журнала и заставляла сына зубрить наизусть:
– солнце никогда не бывает одиноко;
– паук плачет, когда кусает;
– улыбки - это слезы Сатаны;
– навязанное молчание убивает, свободное освобождает;
– не смотри на Луну, а то украдешь ее свет;
– взгляд твоей жертвы - это взгляд твоей матери...
В школе Ребель легко стал первым в учебе. Бегал он тоже быстрее всех, взбирался по канату на одних руках, перепрыгивал через самые высокие изгороди; с товарищами он старался не ссориться, но если приходилось всегда выходил победителем. Его послушание и успехи радовали учителей. К его репутации, к его ауре они относились с почтительным удивлением. А вот независимость духа и сила характера беспокоили их. После уроков он возвращался домой, часто меняя маршрут. Разорял гнезда, выпивал яйца птиц, жевал соломку красного овса, ел муравьев, любил наблюдать за стадами газелей, следил за огнем, когда у подножия холмов жгли высохшую траву, чтобы ускорить рост молодых побегов, ловил змей и, приласкав их, отпускал на волю.
Как и мать, он был всегда один. Поверял вслух птицам, травам и деревьям свои вопросы, планы, мечты, свою радость и печаль. Иногда пел. Казалось, его низкий, сочный голос успокаивал даже грозы. В такие минуты свободы у него был тайный свидетель, о котором он не подозревал, - Жюли Керн. Ровесники, оба они любили одиночество. Нередко после уроков она тайком следовала за ним. Какой бы путь мальчик ни выбрал, кончался он всегда в Усадьбе, где Жюли ждала Зиа, а Ребеля - его мать. Детей никогда не ругали. Даже если они приходили позже положенного, измазанные или в рваной одежде из-за проказ в пути.