Турако - птица печали
Шрифт:
Однажды Жюли, по обыкновению, пошла по следам Ребеля. Большой Турако все время кружил над ними. Заглядевшись на птицу, девочка наступила на сухую веточку. Ребель услышал хруст, но не оглянулся, не замедлил шаг. Через некоторое время он остановился на одной из полян и лег на сухой папоротник. Старые красноклювые ткачики поджидали заката солнца, чтобы, летая над болотом, заросшим осокой, лакомиться пробуждающимися в сумерки насекомыми. Взглянув в ее сторону, он убедился, что девочка следит за ним, и стал поглаживать свой напрягшийся член. Жюли продолжала смотреть. Когда он вскрикнул, она не выдержала и рассмеялась. Это был радостный и откровенный смех, вызвавший у него улыбку. Он встал, пошел к папайевому дереву, слишком тонкому, чтобы спрятать ее, и молча протянул ей
С того дня им хотелось быть вместе. Когда Жюли уехала на континент учиться, то, чтобы не расставаться с прерванной любовью, она по памяти восстанавливала самые яркие мгновения их частых встреч. Ребель тоже уехал с Острова. Надеясь разрушить то, что перестало быть реальной действительностью, он долго не подавал о себе никаких вестей. Потом вернулся во главе небольшого отряда эмигрантов-соплеменников, горячих сторонников независимости Острова, которых он обучил подпольной борьбе. Вернулась и Жюли. Она никогда не верила в пользу вооруженной борьбы и даже посмеялась бы, узнав о приключениях Ребеля, когда бы из-за него, из-за его манихейских доктрин и губительных утопий не умирали бы и правые и виноватые. На фоне того, что он делал, упреки и комментарии выглядели бы смехотворными, и она предпочла ничего ему не говорить, когда, проникнув к ней ночью через окно, молча овладев ею, потом еще, он, словно они только вчера расстались, подробно рассказал ей о своем изгнании, о борьбе и победе, о разочарованиях и о том, что он предпочел отмежеваться от новых властей.
Закончив рассказ, положил голову на живот Жюли. Чтобы успокоить его, она гладила ему волосы, шею, плечи. Руки ее дрожали от пережитого волнения. Он закрыл глаза. В ту первую ночь, когда они встретились вновь, она не сомкнула глаз: образы, всплывшие из его рассказа, насыщенного событиями слишком тяжелыми, чтобы держать их в себе, не давали ей уснуть до рассвета. Только под утро, измученная, она забылась сном. А когда проснулась, его уже не было.
* * *
Зиа взывает к вечно движущимся облакам. Подобно деревьям, стелам, они являются действенными посредниками между людьми и невидимыми силами. Лучше всего прибегать к их помощи летом, причем на рассвете. Высокие перистые облака, набухшие за ночь, постепенно тают. Кучевые, пробуждаясь, охотно отдаются нарождающейся жаре. Стараясь оттянуть свой неизбежный распад, они начинают лениво двигаться. Если обращаться к ним ласковым голосом, то ничем не рискуешь. Но действовать надо быстро: с наступлением дня настроение их зачастую резко меняется, ускоряя метаморфозу, из-за которой их способность воспринимать молитвы жителей земли притупляется.
Наученная долгим опытом, Зиа знает, когда нужно направить к облакам дым от крошечного костра из редких трав, смешивать которые Зию научила еще ее мать. Каждый раз она улучшает первоначальный набор, добавляя новую неизвестную травинку. Если оказывается, что от растения дым становится ядовитым, что оно ранит облака, они быстро распадаются, напоследок выражая свое возмущение. Если же от него аромат, напротив, обогащается, им приятно и они делаются послушными. До сих пор Зиа не разочаровывала их. Секрет ее состоит в том, что она добавляет к листьям цветы нового растения. Со времен сотворения мира дух ветра селится в цветах; поэтому их сгорание может лишь радовать облака.
Зиа, волнуясь оттого, что Ребель находится у Жюли, готовит ту самую смесь из растений, которая охраняла Виллу от невзгод в смутные времена независимости, - теперь она должна смягчить гнев невидимых сил, которым эта связь тоже не нравится. Из больших глиняных горшков Зиа достает забродившие в собственном соку листья вербены, алоэ и дурмана, а из ржавой железной коробки, где отец Жюли хранил неприличные картинки, берет зерна глориозы, текомы и канны. Дрожащей рукой добавляет свежие цветы алектории и один-единственный листик каладиона, такой тонкий, что, когда она срывала его с дерева, он весь просвечивал и сквозь него можно было различать очертания предметов.
Огонь
Зиа уверена, что, если она не видит, значит, не видят и ее. Закрыв глаза, она на ощупь берет немного теплого пепла. Кладет его себе на язык, перемешивает со слюной, чтобы, широко раскрыв разъедаемые застарелой катарактой глаза, глядя прямо на солнце, проглотить и снискать таким образом благоволение облаков.
III
Подруга, пригласившая Пьера, недавно вернулась из долгой экспедиции в Пакистан и хотела сообщить ему о первых результатах раскопок. Она добавила: "Будет несколько умных и при этом хорошеньких женщин в твоем вкусе. Если не хочешь приехать ради меня, приезжай хотя бы ради них". В шестидесятые годы на раскопках в Турции они вместе открыли для себя радости и невзгоды своей профессии. Пьер Дост стал верным рыцарем юной коллеги, чьи юмор, великодушие и эрудиция с лихвой компенсировали некрасивую внешность и неженственную грубость жестов. Она была безразлична к любовным играм, не знала их и не огорчалась этим обстоятельством. Ее единственным развлечением, когда ей казалось, что она хорошо поработала, была выпивка. После праздника, устроенного по случаю открытия ею хеттской стелы, она чуть не умерла от алкогольного отравления. В больнице, куда ее срочно доставили мертвецки пьяной, она познакомилась с Элен Парм, выздоравливавшей после попытки самоубийства.
– Когда ты красива, когда тебе нет и тридцати, зачем пытаться умереть в захолустном городке средиземноморского побережья?
– спросила она Элен, нисколько не заботясь, что той вопрос может показаться нескромным.
Элен ничего не ответила этой неожиданной подруге, которая приняла живое участие в ее горе и оплатила ей билет до дома, поскольку у нее украли весь багаж. Потом они часто встречались. Подружились. Элен даже переняла дурную привычку своей "благодетельницы", как она звала ее в шутку, приучилась к спиртному.
Вопреки своему обыкновению, Пьер приехал с опозданием. На протяжении всего ужина он не проронил ни слова. Его соседка по столу справа, супруга известного архитектора, тараторила не умолкая, описывала преимущества и недостатки своего положения жены-домохозяйки, хорошие и дурные качества своих детей, прелести и трудности жизни за городом, благотворное влияние плавания на здоровье ее семьи, которая в полном составе занималась этим видом спорта по воскресеньям. Соседка слева, его коллега, провела вместе с ним в университете всю вторую половину дня. Она подбрасывала темы для разговоров, следила за своевременным обслуживанием и подачей блюд - этим занимался консьерж - и не обращала никакого внимания на Пьера. Напротив него сидела Элен Парм, стройная, в длинном коричневом с золотом платье из шелка, расшитом индийскими мотивами, с обнаженными руками, без колец на пальцах с темно-красным маникюром, с ниточкой мелкого жемчуга вокруг шеи, с шиньоном светлых волос, который украшал и удерживал черепаховый гребень, инкрустированный крошечными изумрудами. Пьер никогда раньше не видел ее.
Она не отвечала на вопросы, которые то и дело задавали ей соседи по столу, все более и более озадаченные ее упорным молчанием. Глядя с улыбкой им прямо в глаза, она забавлялась, видя их нарастающее смущение, побуждая их продолжать спрашивать, поскольку кажущееся ее внимание как бы поощряло их на это. Кофе подали в гостиной. Каждый мог выбрать себе собеседника. Элен подошла к Пьеру, которого захватила было его надоедливая соседка, несказанно довольная, что нашла благосклонного слушателя, и представилась. Говорливая мамаша своего семейства не без раздражения уступила позиции и удалилась в поисках другой жертвы для своих скучных откровений. Смелость Элен понравилась Пьеру. Она предложила ему свою чашку кофе, взяла себе другую, пригласила его сесть рядом с ней и заговорила.