Турбо Райдер
Шрифт:
Запах странный.
Потому что он был странный.
– Я где-то прочёл, что если чушь странные запахи - это признак рака мозга. Интересно, у меня рак мозга? Было бы... как-то. Рак мозга. Рак мозга. Рак мозга.
Это казалось более логичным, чем верить в то, что с землей действительно что-то не так. Всегда легче осознать, что не в порядке ты, а не всё вокруг. Поэтому он встал с колена, и посмотрел в небо. Раннее утро. Солнце ещё не припекает. Работа в огороде - всё тот же распорядок.
Зашёл в сарай, переоделся в спецовку,
– Как вы думаете, что такое с землёй?
– пухлотелая и обрюзглая, за пятьдесят, лицо круглое, типичное славянское лицо. Карие глаза, узкие губы. Несколько золотых зубов. Она растёрла комок земли в руках и сжала его. Пыль проступила меж её пальцев.
– Земля гниёт, вы чувствуете?!
– сосёдка тряхнула головой и её обвисшие щёки дёрнулись. Это натолкнуло его на мысль о дёргающихся старческих грудях. Впрочем... земля...
И тут он понял. Точно. Именно этот запах. Гниль, гнилая плоть. Как можно было не узнать нечто, столь знакомое, что в своё время пришлось сжечь одежду?
– С чего вы взяли, что она гниёт?
– Не знаю! Но она гниёт! И лёгкая стала совсем! Видите?
– она подкинула в воздух землю, что держала в руке. Та рассыпалась: несколько тяжёлых кусков упали сразу, но основная часть оказалась лёгкой, невесомой, она осела медленно и печально, словно пепел.
– Может вам кажется?
Соседка посмотрела оскорблённым взглядом, и ушла. Её ладони так и остались серыми. От земли. Разве земля серая?
Подул ветер. Зашумели деревья. Размеренный шелест успокаивал, навевал спокойствие, как шум крови в ушах. Он перехватил лопату и вышел к грядкам, по дороге пройдя до того самого места. Особенного места. Остановился - тут были густые кусты. Воткнул лопату в землю, приспустил штаны и помочился: обильно, но без удовольствия - по распорядку дня, выполняя некий ритуал.
– Я помню, я всё помню.
Затем снова взял лопату и теперь уже вышел к грядкам.
Мать и отец любили копаться в земле. Люди советской закалки, видевшие в собственной даче какой-то сорт свободы, возможность не чувствовать себя винтиками большого механизма. Покупаемая, меж тем, трудом на благо механизма другого.
– Ведь можно считать огород механизмом, так ведь? Ну... в какой-то мере. Маленькая экосистема. Растения. Животные. Жуки. Червяки. Чем это хуже СССР? А чем лучше. Если бы я знал.
В этом вся ирония одиночества: человек, который хочет быть один, рано или поздно понимает, что совсем один он быть всё-таки не может.
– В ход идёт всё, что угодно. Книги. Компьютерные игры. Чаты. Неумеренный онанизм. Разговоры с самим собой. Расположено в порядке снижения полезности.
И иначе - никак, иначе - никак. Впрочем, был ли выбор?
– С того момента, как я у...
Почтальонша прошла мимо, вопреки обыкновению не сунув газету в почтовый ящик. Странно. Она почти бежала.
Он присел, чтобы посмотреть поближе: всё-таки глаза уже не те.
Да. Определённо. Черви и прочая живность, которую можно найти под землёй: все они мёртвые, влажные, недвижимые. Он взял несколько червей и поднёс поближе к лицу, чтобы лучше рассмотреть. Возникло желание съесть.
– Фу. В детстве я как-то съел червя. Они безвкусные. Повторять не хочу.
– он выкинул их назад
Только сейчас он совершенно чётко осознал: это не рак мозга, что-то действительно не так. Только что же?
Куда уж тут копать. Он занёс лопату в сарай и зашёл домой.
Он долго пытался найти хоть что-нибудь в интернете или по телевизору. Но первый вскоре отключился. А второй транслировал лишь настроечную таблицу. Тогда человеку стало страшно. Он долго ходил по дому туда и сюда, в такт учащённому биению сердца, не решаясь выйти на улицу. Но когда выйти всё же пришлось, то он чувствовал себя, как пловец, собирающийся прыгать в воду с самой высокой в мире вышки.
Нужно было ехать. Куда ехать из посёлка? В город. Наверняка там расскажут в чём дело.
– В гараж. В гараж. Для такого дела...
Машина у человека была, но он так и не решился сесть в неё, хотя она стояла чистая, абсолютно чистая, почти новая, но... человек вышел назад из гаража и обернулся туда, в сторону кустов, в сторону значимого для него места. Почти пожалел о том, что не может сесть за руль и пошёл пешком в направлении железнодорожной платформы. Электрички ходят часто. Там явно должны быть люди.
По пути человек заглядывал туда и сюда, за заборы соседей, пытался вглядываться в зеркальность закрытых шторами окон. Нет. Никого. Силуэты ходят лишь в домах, смутные, нечёткие. А улица пуста. Лишь кое-где видны следы утренней работы: раскопанные грядки, выкорчеванная трава. Куда все делись? Человек сам не заметил, как перешёл на бег, лишь только колотьё в области печени в конце концов его оставило. Он почти пришёл к железнодорожной платформе. От неё, скрытой невысокими деревьями, исходил негромкий стук и многочисленный говор.
Там действительно были люди: шли целой толпой, шли по направлению из города, прямо по железнодорожным путям куда-то дальше, не останавливаясь. Человек прищурился и вгляделся, но сосчитать людей не смог: слишком их много, идущих, разговаривающих, что-то едящих на ходу. Некоторые выглядят хорошо. Некоторые... избитые, в грязной одежде, в крови.
Маленькая девочка с рожком мороженого в руках наклонилась, зачерпнула горсть земли, и высыпала прямо на красный шарик. С удовольствием начала лизать. Человека передёрнуло.