Тургенев без глянца
Шрифт:
Максим Максимович Ковалевский:
Жил он, как известно, в Париже в семействе Виардо, с которым связывала его старая дружба. Преданность его этому семейству была безгранична. Когда приятели упрашивали его вернуться и навсегда поселиться в России, он обыкновенно отвечал им: «Не думайте, что меня удерживает за границей привычка или пристрастие к Парижу; не думайте, что у меня здесь много друзей или близких знакомых. Я не в состоянии указать ни одного дома, в котором бы мог запросто провести вечер; но жить вдали от своих мне тяжело. Переезжай они завтра в самый невозможный город:
Помню я, как часто Тургенев бросал нас среди обеда, чтобы, как он выражался, проводить своих дам (г-жу Виардо и ее дочерей) в оперу или в театр. Помню, как отказывался он от целого ряда приглашений, не желая пропустить вечернего чтения или партии экарте. Не обедать или не завтракать дома было для него лишением, и он соглашался на него только ради свидания с соотечественниками.
Иван Сергеевич Тургенев. В записи Л. Н. Майкова. 1880 г.:
Я люблю семейство, семейную жизнь, но судьба не послала мне собственного моего семейства и я прикрепился, вошел в состав чужой семьи, и случайно выпало, что это семья французская. С давних пор моя жизнь переплелась с жизнью этой семьи артистки Виардо Гарсиа. Там на меня смотрят не как на литератора, а как на человека, и среди нее мне спокойно и тепло. Переменяет она место жительства – и я с нею; отправляется она в Лондон, Баден, Париж – и я переношу свое местопребывание вместе с нею.
Петр Дмитриевич Боборыкин:
Когда мы доехали до дома Виардо и вошли во двор, то из окна первого этажа, около высокого крыльца, покрытого стеклянной маркизой, раздался женский низкий голос…
– Jean! – окликнули Тургенева.
И он сейчас же весь как-то подобрался и пошел на этот зов, попросив меня подняться к нему. Зов этот исходил, конечно, от г-жи Виардо.
Иван Сергеевич Тургенев. В записи Л. Н. Майкова. 1880 г.:
Встаю рано, утром занятия, посещения меня друзьями, знакомыми и незнакомыми. Обед у моих хозяев в семье, после обеда соединяемся перед камином. Я, под предлогом размышления, просто засыпаю и нередко просыпаюсь под звуки какого-нибудь дуэта или квартета – семейство, к которому я принадлежу, как вам известно, весьма музыкальное.
И вот весь вечер проводится в том, что я упиваюсь прелестными звуками отличной музыки.
Петр Дмитриевич Боборыкин:
Он охотно принимает утром до завтрака. Раз я нашел у него на столике маленький самовар: он только что отпил чай. Его парижский день, сколько я сам мог заметить и по рассказам его тамошних приятелей, проходит очень спокойно. В свет он выезжает мало, посещает часто аукционную камеру, в улице Друо, ездит в театр всегда в обществе, видится с некоторыми приятелями и художниками, пишет мало, кажется, даже очень мало.
Мемуарист П.:
Почти каждый день от 10 до 1 часу rue Douai, 50, в 3-м этаже можно было встретить пять-шесть молодых людей, которые или доказывали Ивану Сергеевичу правдивость своих иллюзий или слушали его рассказы о прошлом из своей или чужой жизни.
Мемуарист Н. М.
Редко можно было застать Ивана
Александра Александровна Будзианик (псевд. А. Виницкая; 1847–1914), писательница, мемуаристка:
Посетителей своих Тургенев принимал, по возможности не смешивая разнородные элементы, и больше в одиночку, причем был рыцарски любезен с дамой; с интеллигентным иностранцем солидно почтителен и мудр, с русским старался быть товарищески непритязателен; со сверстником по летам он был помещиком сороковых годов, веселый и скабрезный, с просителями бесконечно добр.
Мемуарист Н. М.
Но приходилось Ивану Сергеевичу возиться не с одной литературой, которая была близка его сердцу. Одолевали его своими исканиями «бабочки», как он их называл, – разного типа девицы и дамы. Застаешь, бывало, у него расфранченную и надушенную дамочку. Вертится она вокруг Тургенева, как мотылек вокруг свечки, и поминутно повторяет: «Иван Сергеевич, голубчик! Иван Сергеевич, так вы не забудете? Я на вас надеюсь, смотрите же!» и т. д.
Тургенев рассыпается в уверениях, видимо стараясь скорее отделаться от назойливой посетительницы. Наконец, барыня уходит.
– Ох, уж эти мне бабочки! И откуда они только слетаются сюда? Одной, видите ли, нужно, чтоб я познакомил ее с m-me Виардо, непременно познакомил; другая просит рекомендации на сцену, а голосу-то у нее всего на грош; у третьей – тиран муж, от которого нужно ее избавить; у четвертой есть должник, который не хочет платить и которого я должен усовестить. Просто беда…
Но на самом деле Ивану Сергеевичу нравилось это прибеганье к его помощи и совету, и он с особенным вниманием и охотой выслушивал интимнейшие подробности личной жизни обращавшихся к нему лиц, входил в разбирательство запутанных вопросов, усовещал, подавал советы и хлопотал самым усердным образом.
Наталья Александровна Островская:
Стал Иван Сергеевич рассказывать об эмигрантах.
– Много их ко мне ходит. Большая часть из них бедствует – и у всех одна песня: «Милостыни не хотим, а дайте работы!» Я им обыкновенно отвечал: «Вы просите того, чего труднее всего достать!» Ведь какой они работы просят? Уроков или корреспонденции. Учить они, большею частью, могут только русскому языку. А много ли в Париже желающих учиться по-русски? На каждого ученика придется десять учителей. Что же касается до корреспонденции, то я сколько раз им доказывал, что у наших редакций имеются такие корреспонденты, как Золя, да и другие, хотя и не столь талантливые, но зато умелые. Так кому же охота их брать? Да и о чем они могут писать из Парижа? Что они видят? Что знают? Устроил я с помощью госпожи Виардо концерт, и на собранные деньги основалась русская библиотека. Библиотека, собственно, – предлог. Я хотел, чтобы у них было место, где бы они могли проводить несколько часов в теплой комнате и где бы они могли собираться, чтобы не быть совершенно потерянными в большом городе. Заходил я к ним недавно туда. Господи! Что за грязь, что за хаос!