Турист
Шрифт:
Мы устроились в гостиной, и Джино выложил на стол телефон.
— Бамбино, — сказал Вителли, и я заметил, как при этом у Сэма дернулся уголок губ. — Мои люди готовы. Вот что тебе нужно будет сказать…
Нехорошее предчувствие, не отпускавшее меня все дни, вспыхнуло с новой силой. Я не хотел следовать чужому плану. И хотя моя роль в нем казалась минимальной, а я доверял Вителли, всё равно гложущее чувство того, что кто-то разбирается с моими проблемами за меня, не давало покоя. Я привык считать, что можно быть уверенным только в том, что делаешь сам. Некого винить в случае неудачи, некого благодарить в случае победы. Здесь оказалось не так.
Я набирал номер медленно: впервые я сам звонил Спруту.
— Курт? Нужно встретиться… — стрит, 12, завтра в полдень.
— Боишься темноты, напарник?..
Я отключил телефон и вопросительно посмотрел на Джино.
— Всё хорошо, — уверил он меня.
Мне захотелось взвыть. Я не хотел, чтобы наступило завтра, не хотел следующего дня, но всё решили за меня, и я не видел другого выхода.
— Я не хочу, чтобы вы тоже ехали туда, — мрачно проронил я.
— За меня не переживай, Олег, — коротко рассмеялся Вителли.
Я заметил взгляд Сэма, направленный на меня, и на этот раз понял его. Сложно простить человека, который подвергает опасности жизни тех, кто для тебя что-то значит.
Ночью я не спал. Чтобы хоть как-то отвлечься, я позвонил Нику. Ремизов, как оказалось, не спал тоже, и выдержал целую минуту разговора, прежде чем сказал, что у него есть планы на утро.
— Советую тебе выспаться сегодня, — проворчал он на прощание. — Завтра будет не до сна.
В конце концов, устав ворочаться с боку на бок, я спустился вниз, на кухню, заварил чашку крепкого чая, и уселся за столом, уставившись в одну точку. Тишина давила на уши, так что я едва не взвыл. Под потолком висел маленький телевизор; я включил его и, пощелкав кнопками на пульте, нашел образовательный канал. Звук я убавил, чтобы не разбудить Вителли, но всё равно слышал каждое слово. Шла передача про Вторую мировую. Конечно же, в ней американцев показали как героев, которые победили злобных фашистов и спасли невинных гражданских от советской оккупации. СССР, который в одиночку вынес все тяготы самой страшной земной войны, вопреки фашистской агрессии и преступной бездеятельности, даже откровенной подлости собственных «союзников», в этой передаче даже не упомянули.
Подробнее всматриваться в мелькающие на экране картинки не хотелось: зрелище одновременно притягательное и неприятное. Вражеская пропаганда, опасное оружие. Кривое зеркало, которое злонамеренно искажает картинку, но как ни протирай его платком, четче не сделается. И инстинктивно хочется поспорить, но не с кем; не с мелькающими же кадрами на экране?
Через несколько минут спустился Джино. Он посмотрел на меня, на телевизор, и, запахнув теплый халат, с кряхтением уселся напротив.
— Не спится?
— А вам?
— Переживаешь, — Вителли понимающе улыбнулся в ответ.
— Конечно.
— Олег, — теплая, мягкая ладонь Джино легла поверх моей руки, — расслабься. У тебя всё будет хорошо. Человек с таким взглядом всё выдержит. Я просто помогу тебе не стать на ту же скользкую дорожку, по которой пошел когда-то я сам. Я сам так захотел, бамбино, ты здесь ни при чем. Просто… мне всегда не хватало в этой жизни одной вещи, Олег. И я готов заплатить за неё свою цену.
Так получилось, что в этот момент я поднял глаза, и наши взгляды пересеклись. Я понял его слишком хорошо, чтобы суметь откреститься. «У вас будет семья, мистер Вителли. Я буду вашей семьей!», — хотелось крикнуть мне, но я смог только выдавить короткое «спасибо».
Джино убрал руку, и отодвинулся от стола.
— Пора спать, — распорядился он — Завтра будет долгий день.
Глава 7
Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся.
Я не находил себе места накануне, но всё равно умудрился проспать самое важное. Вителли уехал до того, как я проснулся. О завтраке я и не думал: мне кусок в горло не лез, поэтому, кое-как проглотив теплый чай, я уселся перед телефоном.
По словам Джино, исключительно ради моей безопасности, со мной остались четверо надежных парней, следить за порядком в доме. Я сказал, что это смешно. Джино сказал, что лучше вначале смеяться, чем потом плакать.
Ожидание — самая противная вещь на свете. Когда уже не здесь, но ещё и не там. Я бродил по дому, не находя себе места, избегая взглядов охранников, которых видел впервые, и наконец, устав ходить по кругу, уселся на той самой веранде, где слушал рассказ Вителли про старую Америку. Какое-то время я сидел один: Нику дозвониться не мог, русский не брал трубку, а кроме общения с Ремизовым, у меня в последнее время не было других занятий.
— Можно?
— Конечно, — не сразу среагировал я.
Мужчина в темной рубашке уселся рядом, доставая из кармана сигарету. Я покосился на него. На вид ему было около сорока; зачесанные назад темные волосы придавали ему вид одновременно элегантный и опасный. У него оказалось одно из тех лиц, которые сохраняют свою красоту до глубокой старости, когда только глаза выдают возраст.
— Ты Олег, — утвердительно произнес он, щелкая зажигалкой.
— А ты? — поинтересовался я, разглядывая собеседника. Тот чуть поморщился, выдыхая дым, и отложил сигарету в пепельницу.
— Джон.
— Ты здесь за главного?
— На следующие несколько часов — да. Куришь?
— Нет.
— Почему?
Я пожал плечами, помолчал. С одной стороны, я был рад компании, тем более, мужчина казался непосредственным собеседником, легко завязавшим разговор, но с другой — собственные мысли мешали говорить.
— Я не умею.
— Учиться никогда поздно, — усмехнулся Джон. — Я начал курить в тридцать пять.
— Зачем? — искренне удивился я.
— Моя жена ушла, и я решил, что с режимом покончено. Теперь я могу пить, курить и… всё остальное.
— С режимом? — переспросил я.
— Да. — Он поймал мой вопросительный взгляд и спокойно пояснил, — у нас не могло быть детей. Мы испробовали всё, что только можно. Это из-за меня, — Джон дернул плечом. — Бесплодие. Эмма меня любила, но она хотела ребёнка. Она ушла к тому, кто смог ей его дать.
— И… как ты теперь? — осторожно поинтересовался я.
— Теперь я могу пить и курить.
— Нравится?
— Нет, — ответил Джон. — Но я так и не смог придумать ничего лучше.