Туркестанские повести

Борискин Николай Митрофанович

Ликую, как будто сам причастен к успеху дивизиона.

Кричу, а голоса не слышу.

Что такое? Плотная тишина окружает меня.

С позиций возвращаются ракетчики. Они идут мимо меня, в казарму. Оживленно жестикулируют. А я стою один.

Неожиданно передо мной выросла фигура Дулина. Губы старшины шевелятся. Я мотаю головой, показываю на уши. Дулин догадался. Должно быть, ругается, потому что рот его раскрывается шире, а глаза делаются злее. Он показал мне три пальца, потом взялся за нижнюю губу и сделал из четырех пальцев клетку. Понял: обеспечено трое суток гауптвахты!

Ну и ладно. Зато я видел пуск ракеты.

Подошел врач дивизиона Агзамов. Поговорил о чем-то со старшиной, потом взял меня под руку и повел в санчасть. По дороге я вспомнил, что не выключил мотор своего ЗИСа. Пришлось возвращаться…

Когда наконец попали в санитарную часть, я спросил Агзамова:

— Сбили?

Он утвердительно кивнул головой.

— Что? Какая цель?

Капитан ответил, но я, конечно, ничего не понял.

Тогда он написал на листке бумаги… Потом Агзамов взял желтую резиновую грушу, налил в стакан воды и подал мне инструкцию:

«Набери в рот воды. Когда я стану дуть в уши этой штуковиной, сразу же глотай воду. Понял?»

— Понял.

И он начал колдовать. Потом спросил:

— Отлегло?

— Отлегло. Только шум в голове…

— Пройдет. Легко отделался. А мог бы надолго оглохнуть. Почему не ушел в укрытие? Сирену слышал?

— Слышал. Но уж больно любопытное зрелище было…

— Любопытное… А теперь вот из-за любопытства пойдешь на трое суток под арест.

— У нас ведь нет гауптвахты, а в Кизылшахар не повезут: далеко.

Агзамов расхохотался:

— Надо подсказать майору, пусть для гауптвахты используют одно из убежищ. Надо сочетать полезное с приятным, как любит говорить старшина.

— Что же в этом приятного?

— Приятного, может быть, Кузнецов, действительно нет, а полезное есть. Да, да. Мне, например, приказано проследить, как люди будут вести себя в полной изоляции в течение нескольких дней. Это на случай длительного воздействия радиоактивных веществ.

Капитан нравился мне все больше. А что, если подобрать ему добровольцев? Идея! Выслушав меня, врач загорелся:

— А ведь и вправду замечательная мысль. Сначала на сутки, а? Потом это дело поставим на широкую ногу. Молодец, Кузнецов! Так и быть, поговорю с Дулиным, скажу ему, что ты выполнял мое приказание: был, дескать, предметом научного эксперимента. Только об этом ни гугу. Никому.

Глава седьмая

Субботний вечер таял, окутывая пустыню негустой сутемью. За барханной далью сочился золотой окрылок утопающей зари. На громоздкой антенне и ближней ракете, обслуживаемой расчетом Галаба Назарова, взблескивали угасающие лучи.

После ужина я вышел на плац, где Коля Акимушкин одиноко грустил под гитарный перебор:

Я в тебя не влюблен, На тебя никогда не смотрел, Лишь один только раз Я глаза отвести не успел.

Сержант

Акимушкин остался на сверхсрочную службу, и теперь он начальник дизельной электростанции. Радоваться бы человеку — отбыл солдатский срок, назначен с повышением в должности. А он еще больше замкнулся, погрустнел. Сменится с дежурства, станет у плаца или у клуба и тихо поет вот так, перебирая струны гитары:

Слишком мало сказать, что в тебя я влюблен, — Я тебя больше жизни люблю.

— В городе не нашлось бы работы? — спрашиваю его. — Или не надоело в этих песках, за проволокой сидеть?

Николай улыбается:

— Привык я к своей ДЭС…

На песенку Акимушкина, словно на огонек, потянулись солдаты и сержанты.

— Пошли в клуб, — предложил кто-то. — Споем, потанцуем, Сашкины шутки-прибаутки послушаем.

Новиков взвился:

— Что я вам, платный массовик?

— Солдатам все положено бесплатно, — сказал Виктор Другаренко, дивизионный химинструктор. — Пошли, не ершись.

— Ладно, раз бесплатно, как сказал один петушок, пойдем в гастроном общипанных кур смотреть, — ввернул Сашка анекдот.

— А петух-то был старый? — хихикнул Горин.

— В том-то и дело, вроде тебя — зеленый-зеленый, — отпарировал Новиков. Отвернувшись, он позвал собачонку: — Дембель, Дембель, сюда! Пошли, будешь помогать мне конферировать.

Он же, Новиков, и приволок весной с полигона щенка, дал ему кличку Дембель и обучил всяким штучкам, за которые старшина Дулин немилосердно бранился. Да и как не браниться, если Дембель наловчился незаметно для дневального забегать в казарму и за какую-нибудь секунду до подъема истошно гавкать, внося переполох среди солдат. Не раз попадало Саше от старшины, но он так и не бросил своего любимца.

В клубе кобелек сел рядом с Новиковым.

— Начнем, что ли? — потрепал солдат Дембеля по носу.

— Гав! — тявкнул тот.

— Итак, пластинка «Гав», Кузьма! — крикнул Саша Родионову, исполнявшему по совместительству обязанности заведующего клубом и киномеханика. — Давай твистик!

Родионов включил грамзапись. По-настоящему Новиков, видимо, не умел танцевать и потому выписывал ногами потешные вензеля. Посыпались реплики:

— Циркач!

— Чарли Чаплин!

В дверях мелькнули и скрылись каштановые косички дочки старшины. Аннушка училась в Кизылшахаре и иногда под выходной приезжала домой.

— Внимание, разведка! — объявил Новиков. — Сейчас появятся наши боевые подруги. Кузьма, меняй пластинку, пока Дулин не выпроводил меня вместе с Дембелем.

Новиков не ошибся. Как только Родионов включил вальс, в клуб вслед за стройной, длинноногой Аннушкой, одетой «по-взрослому», а не в школьную светло-коричневую форму с белыми манжетами и шелковым отложным воротничком, впорхнули девчата. Потом подошли офицеры.

Начались танцы. Бытнов пригласил Валю Леснову. Она была чуть выше его плеча — красивая, мечтательная, с большими синими глазами. Ее партнер танцевал не ахти как, и ей приходилось подстраиваться, а иногда и вести его.