Турмс бессмертный
Шрифт:
В Цере я побывал в городе умерших, расположенном по другую сторону глубокой долины, и понял там, как велика и едина семья этрусков. По обеим сторонам священной аллеи возвышались большие могильные холмы, укрепленные каменной облицовкой. В их сводчатых склепах покоились древние владыки городов в окружении жертвенных даров. Кладка склепов была выполнена из больших каменных плит; когда я сказал, что прибыл из Рима, стражник города умерших показал мне могилу одного знатного римлянина. Представители рода Тарквиниев, который в то время правил в Риме, считали свой город с его смешанным населением грешным и хоронили усопших в этрусском городе. Поэтому все цари из рода Тарквиниев лежат на кладбище в Цере, за исключением последнего, который был изгнан из Рима и умер в греческих Кумах.
В отличие от Вейи жизнь в Цере била ключом. С утра до вечера в многочисленных мастерских ремесленников раздавался страшный грохот; по улицам бродили рулевые и моряки из разных стран, с интересом осматриваясь вокруг в поисках развлечений. Порт, правда, находился довольно далеко от города, но слухи о веселой жизни и достатке этрусков распространялись с быстротой молнии, и чужеземцев не отпугивала крутая дорога в горах, которую надо было преодолеть, чтобы попасть в Цере. Этот небольшой город жил за счет того, что продавал в далекие страны ремесленные изделия, которыми издавна славился. Тамошние мореплаватели бывали в неизведанных краях, и я встретил там рулевого, который даже утверждал, что собственными глазами видел между столпами Геркулеса пролив, ведущий в океан; правда, его охраняли карфагенские сторожевые суда, которые не пропускали даже тирренов.
Прогулка по вековой аллее города мертвых доставляла мне большее удовольствие, чем бесцельное шатание по шумным городским улицам. Горный воздух был насыщен запахами мяты и лаврового дерева. Стражник гробниц объяснил мне, что круглая форма усыпальниц не изменилась с древнейших времен — этруски тогда жили в круглых остроконечных строениях. Круглыми были и древние храмы, например, храм Весты в Риме. Рассказывая, он ни словом не обмолвился о царях, а говорил только о лукумонах, и в конце концов я попросил объяснить мне, что, собственно, обозначает слово «лукумон». Стражник, которому часто приходилось сопровождать чужеземцев по святыням этрусков и который поэтому знал иностранные языки, сложил руки, как это делали греческие путешественники, и ответил:
— Трудно объяснить чужаку. Лукумон — это лукумон.
Я ничего не понял, а он только покачал головой и объяснил по-другому:
— Лукумон — это священный царь.
Я недоуменно поднял брови, и тогда он показал мне несколько больших холмов и сказал, что это гробницы лукумонов. А потом кивнул на свеженасыпанную могилу, на которой еще даже не росла трава, и, как бы отделяя жестом руки эту могилу от предыдущих, пояснил тоном, которым разговаривают с тугодумами:
— Это могила не лукумона. Это всего лишь могила владыки.
Моя настойчивость рассердила его; ему не хватало слов, чтобы выразить нечто, что для него самого было очевидным.
— Лукумон — это владыка, которого избрали боги, — проворчал он сердито. — Его находят. Его узнают. Он самый главный жрец, самый главный судья, самый главный законодатель. Обыкновенного владыку можно свергнуть, он передает свою власть по наследству. Лукумона нельзя свергнуть, так как он и есть сама власть.
— Но как его находят, как его узнают? — спросил я, по-прежнему ничего не понимая. — Разве сын лукумона не является лукумоном тоже? — Я протянул стражнику серебряную монету, чтобы задобрить его.
Но он так и не сумел объяснить, каким образом узнают лукумона и выделяют его среди других людей. Он только сказал:
— Сын лукумона чаще всего вовсе не лукумон, но, конечно же, может им стать. В древнейшие времена лукумоны рождались из поколения в поколение, но теперь все изменилось к худшему, и лукумоны появляются на свет все реже.
Он указал на гробницу, мимо которой мы как раз проходили. Перед ней возвышалась белая колонна, а ее вершину венчало изображение некоего странного головного убора.
— А это гробница царицы, — улыбнулся страж и рассказал, что Цере — один из немногих этрусских городов, где давным-давно правила женщина. Это время церейцы называли золотым веком, так как город стал намного богаче и сильнее. Стражник утверждал, что царица властвовала в Цере целых шестьдесят лет, но я подозревал, что, общаясь с греческими путешественниками, он научился преувеличивать.
— Разве может женщина править городом? — удивленно спросил я.
— Она была лукумоном, — ответил стражник.
— Но разве может женщина быть лукумоном?
— Конечно, — терпеливо разъяснял он. — Это случается редко, но по капризу богов женщина может стать лукумоном. Было же так когда-то в нашем Цере!
…Я часто приходил на эту аллею и подолгу стоял у величественных гробниц, излучающих таинственную силу.
Однажды в городе мертвых произошла встреча, которая растрогала меня до глубины души. Вдоль стены там располагались лавочки гончаров. Большинство из них продавали дешевые обожженные до красноты погребальные урны. В Цере не хоронили умерших, как в Риме, а сжигали их и насыпали прах в круглые урны. Богатые заказывали урны из бронзы, украшенные замысловатыми узорами, бедняки же удовлетворялись простыми глиняными изделиями. На крышке этих сосудов обычно была ручка или какая-нибудь фигурка, служившая ручкой.
Я как раз разглядывал урны для бедняков, когда к лавке подошла пара простых крестьян выбрать урну для умершей дочери. Им понравилась та, на крышке которой был поющий петушок с вытянутой шеей. Увидев его, они заулыбались радостно, мужчина достал медную пластинку и, не торгуясь, расплатился. Удивленный, я спросил гончара:
— Почему они не торгуются?
Тот с улыбкой покачал головой и ответил:
— Не принято торговаться, покупая священные вещи, странник!
— Но ведь урна вовсе не священна, это просто глиняный сосуд!
Он снисходительно объяснил мне:
— Когда урну вынимают из гончарной печи, она, конечно же, нe священна. Не делает ее таковой и мой прилавок. Но как только в ней окажется прах дочери этих бедных людей и ее закроют крышкой, она тут же превратится в святыню. Вот почему урну продают по твердой цене.
У греков было принято обязательно торговаться, и подобное я видел впервые. Показав на ручку урны с поющим петухом, я спросил крестьян:
— Почему вы выбрали петуха? Разве не больше он подходит для свадебного торжества?