Турмс бессмертный
Шрифт:
Рабы внесли носилки прямо в атрий, и Арсиноя ласково разбудила Терция Валерия. Мы на его глазах дотронулись до очага и поприветствовали домашних богов, несколько даже переусердствовав, потому что приняли за изваяние божества и нелепую скульптуру, изображавшую мужчину и женщину, вспахивавших поле на упряжке волов. Никакой ценности она не представляла, просто Терцию Валерию нравилось смотреть на нее и показывать гостям, чтобы напомнить им об источнике своего богатства.
Мы приказали рабам уложить старика и принести миску с углями, чтобы согреть помещение. Они вернулись, таща за собой еще и рваные попоны и старые свалявшиеся овечьи шкуры, чтобы прикрыть ими больного. Он гордился своей неприхотливостью и прежде спал только на сеновале под одной жалкой попоной. Все указывало на то, что хозяйство его, которым занимались старые дряхлые рабы, пришло в упадок. Глубоко вздохнув, он откинулся на ложе и лег щекой на подушку, не забыв приказать рабам во всем слушаться нас, его гостей и друзей. Потом он попросил нас приблизиться, погладил по волосам Арсиною — и меня также, из вежливости. Арсиноя положила ему руку на лоб и велела поспать. Он уснул сразу же. Больше мы ничего не могли для него сделать.
Мы вернулись в зал и послали рабов на постоялый двор за Анной, Мисме и вещами. Слуги смотрели на нас неприязненно и делали вид, что не понимают. Тогда я прикрикнул на старшего раба, и тот склонил передо мной седую голову, сложил ладони и признался, что по происхождению он тиррен и все еще помнит этрусский, хотя его соотечественники в Риме стараются не говорить на родном языке после изгнания царя. Некоторые даже не учат детей древнему языку.
— Но, — добавил он, — самые знатные отправляют детей в Вейи или Тарквинии учиться хорошим манерам, старым обычаям и языку.
Когда рабы забрали носилки и ушли, к нам с Арсиноей подошел управляющий домом и сказал:
— Род Валериев происходит из Вольсиний. Я имею в виду верхние Вольсинии, а не священный город у озера.
Я покачал головой и с улыбкой ответил, что ничего не знаю об этрусских городах. Ведь я чужестранец, только что прибыл из-за моря; вот и Рим для меня тоже незнакомый город.
Он удивленно посмотрел мне в глаза, приложил левую руку ко лбу и поднял вверх правую.
— Совсем ты не чужой, — сказал он уверенно. — Я узнаю твою улыбку, узнаю твое лицо.
Я рассердился и резко оборвал его:
— Перестань болтать! Мне это уже надоело. Покажи лучше моей жене дом, в котором нас обещал устроить твой гостеприимный хозяин.
Он опустил руки и снова посмотрел на меня, будто не веря своим ушам.
— Как хочешь, — сказал он мягко. — Тогда назови мне свое имя, имя твоей жены и скажи, откуда вы родом, чтобы я мог обращаться к вам, как положено.
У меня не было никаких причин скрывать свое настоящее имя от управляющего домом, тем более что он пользовался доверием Терция Валерия.
— Меня зовут Турмс, — ответил я, — а прибыл я из Эфеса. Как ты, наверное, догадался, я беженец из Ионии. Имя моей жены — Арсиноя, и она говорит только по-гречески.
— Турмс, — повторил он. — Это не греческое имя. И разве это возможно, чтобы иониец умел говорить на священном языке?
— Упрямый ты, — ответил я, улыбнувшись. — Называй меня, как хочешь.
Когда я положил ему руку на плечо, он вздрогнул.
— Римляне произносят это имя как Турн, — сказал он. — Я тоже буду так к тебе обращаться. Я больше не стану ни о чем расспрашивать, но обещаю сделать для вас с женой все, что смогу. Прости за любопытство, оно обычно для стариков, и я благодарю тебя за то, что ты прикоснулся ко мне, простому человеку.
Он выпрямился и легкой поступью пошел вперед, чтобы показать отведенные нам помещения. Я попросил его говорить по-латински, на языке Рима, ибо мне хотелось выучить этот язык. Управляющий называл каждый предмет сначала на латыни, а потом по-этрусски. Через несколько дней такого вот обучения языку римлян я с удивлением заметил, что мой этрусский становится все лучше. Арсиноя старательно училась вместе со мной, желая разговаривать с Терцием Валерием на его родном языке, и я даже стал опасаться худшего. Из-за нее мне пришлось повторять название каждой вещи по-гречески, и старый управляющий стал говорить на языке эллинов, чем очень гордился.
3
Приступ болезни у Терция Валерия не повторился, хотя его родственники очень надеялись на это. Его считали человеком странным, у которого не все дома. Уже в детские годы рядом с двумя своими талантливыми братьями он выглядел как белая ворона, и его называли просто Терций — третий сын. В сенате его прозвали Брут, что значит тупой, и все в Риме очень удивлялись, как это такому человеку удалось стать богачом и владельцем огромных земельных угодий.
Мы с Арсиноей стали заботиться о нем, и он быстро поправился и не скрывал своей благодарности. Терций Валерий больше не принимал Арсиною за свою жену. Он хорошо помнил о происшедшем и верил, что дух его жены на какое-то время вселился в тело Арсинои, чтобы позаботиться о нем.
Когда Терций Валерий встал на ноги, я нанял опытного человека заняться его лицом; вскоре от онемения не осталось и следа, хотя изо рта по-прежнему беспрерывно сочилась слюна. Арсиноя носила с собой большое полотенце и вытирала ему подбородок, как заботливая дочь. Она также занялась хозяйством и с удовольствием распоряжалась рабами и прислугой. Старик стал лучше питаться, в доме ежедневно убирали, с пенатов [44] стирали пыль, посуду содержали в чистоте. А я и не подозревал, что Арсиноя может проявлять интерес к домашним делам, и без обиняков высказал ей свое удивление.
44
Пенаты — у римлян боги-хранители, покровители домашнего очага, семьи, а затем всего римского народа.
Она ответила:
— Ах, Турмс, ты так мало меня знаешь. Разве я не твердила тебе постоянно, что моя женская натура хочет одного; уверенности в завтрашнем дне? А ведь для этого нужны крыша над головой и несколько человек прислуги, чтобы командовать ими. Теперь я получила все это от больного благородного старика, и мне ничего больше не надо.
Но меня это не радовало, потому что, хотя она и лежала рядом со мной каждую ночь, отвечая на мои ласки, мне постоянно казалось, что думала она о чем-то другом. Вообще-то мне следовало быть довольным, ибо она успокоилась и стала все чаще улыбаться, но я не переставал жаловаться на жизнь, и через несколько дней Арсиноя сказала:
— Ах, Турмс, почему у тебя все время такая кислая физиономия? Разве я перестала любить тебя и ты не получаешь всего, чего хочешь? Прости, что я немного холодна, но как же мне быть, если твой фанатизм доставил мне столько мучений? Я до сих пор не могу вспомнить без дрожи о жизни в сиканских лесах. Воспылав к тебе страстью, я обрекла себя на скитания, и вот наконец я чувствую себя в безопасности. Безопасность — вот о чем всегда мечтают женщины, так пусть же и дальше все останется так, как есть.