Турмс бессмертный
Шрифт:
Я лежал под палубой на вонючих связках кожи, когда вдруг увидел Анну. Она провела пальцем по моему лицу, вытерла мне слезы, поцеловала в щеку, стала гладить мои волосы и сама расплакалась. Мне было так плохо, что я почувствовал благодарность к этой девушке за ее милосердие, но я вовсе не хотел, чтобы она плакала из-за меня. Поэтому я сказал:
— Не плачь, Анна. Мои слезы — слезы бессилия, это пройдет. Несчастный я, несчастный, даже не знаю, что ждет меня в будущем. И зачем только я взял тебя с собой? Может, лучше бы тебе было отправиться со своей госпожой?
Анна опустилась на колени и сказала:
— Скорее
Она опять дотронулась до моего лица.
— Я буду такой, какой ты хочешь меня видеть. Я буду покорна тебе. Если хочешь, ты можешь сейчас же выжечь клеймо рабыни на моем лбу или бедре.
Меня тронула ее преданность, я погладил ее по волосам и сказал:
— Ты не рабыня, Анна, и я обещаю заботиться о тебе в меру своих сил, пока ты не встретишь мужчину, которого полюбишь.
Она ответила:
— Но, Турмс, я уверена, что не встречу такого мужчину. Разреши мне остаться с тобой, умоляю! Я постараюсь быть тебе полезной.
Пытаясь уговорить меня, она неуверенно произнесла:
— Арсиноя, моя госпожа, считает, что самое лучшее для меня — это зарабатывать деньги в доме терпимости где-нибудь в большом городе. Если хочешь, я стану продажной женщиной, но мне это не слишком-то по душе.
Ее слова испугали меня; я обнял ее и принялся успокаивать:
— Не выдумывай! Никогда я не разрешу тебе делать этого, ибо ты невинная и порядочная девушка. Отныне ты находишься под моей защитой.
Она обрадовалась, успокоилась и заставила меня поесть и выпить вина, которое принесла с собой. Сама она тоже сделала несколько глотков. Мы сидели, свесив ноги, рядышком на краю палубы, смотрели на красные факелы, горящие в порту, и слушали финикийскую музыку. Присутствие Анны согрело мне душу, и тоска куда-то ушла.
Не знаю, как это случилось, но думаю, что виноваты во всем музыка, девичье горячее дыхание и вино. К тому же Арсиноя так долго отказывала мне в близости, я настолько давно был лишен плотских утех и занимался только делами отъезда, время от времени ссорясь то с Арсиноей, то с Ксенодотом, что сдержать себя я не смог. Конечно, Анна была весьма привлекательна, но все же мой поступок достоин всяческого осуждения.
Итак, когда мы легли отдыхать и я ощутил близость молодого и нежного тела, которого прежде не знал, меня охватила страсть. Я обнял Анну и принялся покрывать поцелуями ее лицо и шею, и девушка тут же обхватила меня руками за плечи и вся отдалась моим ласкам. Я наслаждался ее смуглым телом, я был благодарен ей, но я ни на мгновение не забывал о том, что это — не Арсиноя, любовь к которой была моим проклятием. Однако же в объятиях Анны я согрелся и задремал, успокоившись и хотя бы ненадолго забыв о своем горе. В полусне я слышал, как вернулись на корабль тирренский купец и его люди, а еще мне почудилось, будто богиня надумала нынче явиться мне в ином облике — облике Анны. Вздохнув, я глубоко заснул и проспал до самого утра.
7
Меня наверняка спас мой гений, приказавший Анне проснуться еще на рассвете и оставить мое ложе. Я же пришел в себя лишь тогда, когда Арсиноя, стоя надо мной с Мисме на руках, принялась толкать меня плетеной, украшенной серебром сандалией то в бок, то в голову.
Увидев ее, я сначала подумал, что это сон. Но это была она, Арсиноя, ее пинки приносили боль, и у меня закружилась голова. Каким же я оказался недогадливым, как недооценил сообразительность Арсинои. То-то я удивился, что Ксенодот собирается уходить в плавание на восток на закате! А все объяснялось очень просто: и он, и Арсиноя решили еще раз схитрить, чтобы заставить меня отправиться с ними. Поняв же, что я непреклонен и скорее откажусь от Арсинои, чем от предначертанного мне пути, они прокружили всю ночь по морю, не удаляясь от порта, а утром вернулись в Панорм, и Арсиноя с дочерью сошли на берег.
Ксенодот, однако, дожидаться никого не собирался и тут же отплыл с попутным западным ветром, который в последние дни дул не переставая.
Грубо разбудив меня и дав волю своей ярости, Арсиноя изобразила на лице покорность и сказала:
— Вот и я, Турмс. Неужели ты в самом деле подумал, что я с легким сердцем смогу оставить тебя? Или ты не веришь в мою любовь? Да ведь я неразрывно связана с тобой с тех пор, как богиня соединила нас. Ах, ничего-то ты не понимаешь и совсем не разбираешься в моих чувствах, потому что сам любить не умеешь и готов бросить меня из-за каких-то глупых предзнаменований.
Но я почти не слушал ее, мои руки тянулись к ней, и меня переполняло такое счастье, что Арсиноя в конце концов перестала браниться. Ее красивое лицо осветила улыбка, и она тихо сказала:
— Так вызывай же южный ветер, Турмс, раз ты считаешь себя повелителем ветров. Вызывай снова ветер, ибо я соскучилась по тебе и во мне бушует настоящий вихрь… Нет, не вихрь, а буря, грозный шторм!
Анна босиком вошла к нам и остановилась как вкопанная, увидев Арсиною. Вина была написана на ее лице, но, к счастью, Арсиноя вряд ли могла вообразить, что босоногая девчонка в юбочке из коры — это ее соперница. Она приняла растерянность Анны за удивление, отдала ей Мисме и быстро сказала:
— Накорми ее, одень во что-нибудь, что не жалко испортить на этом грязном корабле, и уходи отсюда. Мы хотим остаться одни, чтобы вызвать ветер.
Жар охватил меня с ног до головы, я почувствовал свою силу и, бросив взгляд на Анну, изумился тому, что эта темноволосая девушка побывала нынешней ночью в моих объятиях — ведь на свете есть Арсиноя, моя прекрасная Арсиноя! Я кинулся к тиррену и хромому рулевому, растолкал их и пинками выпроводил на берег их рабов, которые стояли, ничего не понимая и почесывая в голове.
— Молитесь о попутном ветре, — приказал я им и обернулся к купцу. — На крыльях шторма я переброшу твой корабль в Рим быстрее, чем тебе когда-либо удавалось туда добраться. Совершите же обряд жертвоприношения, потому что в полдень мы поднимем паруса.
Тиррен еще не совсем протрезвел и поэтому послушался меня, и это было очень разумно с его стороны, потому что иначе я выбросил бы его за борт его собственного корабля, чтобы остаться наедине с Арсиноей. Мы страстно бросились друг другу в объятия. В ее теле и впрямь поселился яростный вихрь, а в моей крови бушевал шторм. Богиня прикрыла нас своими золотыми волосами, а ее улыбка была такой ослепительной, что грязный корабль сиял как драгоценная безделушка.