Турмс бессмертный
Шрифт:
— Мне надоело ждать решения богини. Я хочу знать ее волю! Ты несколько раз отделывалась от меня отговорками, но теперь я настаиваю, чтобы ты показала свое искусство жрицы. От тебя зависит, начну я завтра поход на Эрикс или нет.
Я попытался образумить спартанца:
— Ты, Дориэй, пьян или болен. Неужто ты всерьез собираешься воевать с Карфагеном?
Дориэй ответил мне:
— Ах так! Значит, и ты, Турмс, имеешь отношение к подброшенной к моему порогу падали в окровавленной тряпке? Но даже тебе не удастся запугать меня и заставить сойти
— Осторожнее, Турмс, не раздражай его, — шепнула мне Арсиноя. — Ты же видишь, что он не в себе. Я постараюсь его успокоить. Мне он верит.
Вспотев от волнения, я стоял за дверью и старательно прислушивался к их разговору, но не сумел разобрать ни единого слова. Мне казалось, что знойный воздух вбирает в себя и глушит все звуки. Город молчал, даже собаки перестали выть; солнце потемнело и стало кроваво-красным. Вся Сегеста была залита таким странным сиянием, какого никто еще никогда не видел.
В конце концов скрипнула дверь, и Арсиноя вышла из комнаты, держа на руках спящего ребенка. Лицо ее было мокрым от слез. Дрожащим голосом она сказала:
— Турмс, Турмс, Дориэй совсем обезумел! Он считает себя богом, а во мне видит морскую богиню Фетиду. Он думает, что она приняла мой облик. Мне с трудом удалось уговорить его поспать. Сейчас он храпит с открытым ртом, но когда проснется, то непременно убьет тебя и Танаквиль, чтобы избавиться от вас.
Я не верил собственным ушам и принялся упрекать ее:
— Это ты не в себе, Арсиноя. Может, у тебя кружится голова от этой жары? С какой стати ему убивать меня? Я еще понимаю, если он захочет избавиться от Танаквиль, которая давно ему надоела, но я-то тут при чем?
Арсиноя охнула, закрыла рукой глаза и сказала:
— Ах, Турмс, это моя вина, но, клянусь тебе, я хотела как лучше и вовсе не думала, что он лишится разума. Видишь ли, Дориэй отчего-то воображает, будто наш мальчик — его сын И наследник. Поэтому он хочет убить тебя и Танаквиль и жениться на мне. И он не считает это преступлением, поскольку ощущает себя богом. Но я совсем не желаю становиться его женой, ведь он настоящий сумасшедший. И с Карфагеном ему никогда не справиться… Нет, я думала, все будет как-то иначе.
Я схватил ее за плечо, встряхнул и спросил:
— О чем это таком ты думала и почему Дориэй мог предполагать, что мальчик — его сын?
— Не кричи так, Турмс, — попросила Арсиноя. — Вечно ты придираешься ко всяким пустякам, вот и сейчас позабыл, что речь идет о твоей жизни. Ты ведь сам знаешь, каким упрямым бывает Дориэй, когда вобьет себе что-нибудь в голову, а придумать он может все, что угодно. Ему с самого начала казалось, что малыш похож на него, а тут еще я решила пошутить и кисточкой нарисовала ему в паху такой же знак, какой, по уверениям Дориэя, имеют от рождения все истинные гераклиды. Я вовсе не добивалась того, чтобы Дориэй отодвинул тебя в сторону, я только хотела, чтобы он сделал мальчика своим наследником.
Она увидела мое лицо, поспешно шагнула назад и пригрозила:
— Если
Мне казалось, что мысли мечутся у меня в голове, как рой гудящих пчел, и каждая из них жалит меня. Я давно должен был догадаться, что Арсиноя что-то задумала и это «что-то» куда серьезнее, чем ее обычные капризы и хлопоты из-за нарядов и драгоценностей.
Сердце подсказывало мне, что она говорит правду и что Дориэй хочет меня убить. Арсиноя заварила крутую кашу, а я волей-неволей буду ее расхлебывать. Внезапно у меня внутри все похолодело, и я спросил:
— А теперь ты, наверное, хочешь, чтобы я пошел и перерезал ему горло, пока он спит? Но ответь сначала, как это тебе удалось его усыпить?
Арсиноя посмотрела на меня широко открытыми глазами и сказала с невинным видом:
— Я держала его за руку и уверяла, что во сне он может увидеть богиню. А ты что себе навоображал, Турмс? Или ты забыл, что Дориэй давно уже не совсем мужчина? С некоторых пор он ведет себя весьма своеобразно…
Арсиноя вдруг сильно побледнела, глаза ее налились слезами, и она сказала:
— Турмс, если ты когда-нибудь сомневался в моей любви к тебе, то теперь ты уже не имеешь на это никакого права. Если бы ты мне был безразличен, я бы промолчала и позволила ему убить тебя. Ты часто обижаешь меня и подозреваешь в неверности, а Дориэй помог бы мне избавиться от тебя. Но я не хочу терять тебя, о Турмс, ибо моя любовь не умерла… и я не желаю зла даже Танаквиль, которая всячески оскорбляет меня и, кажется, ненавидит.
По-моему, про Танаквиль она заговорила только потому, что та как раз подходила к нам. Я же был так изумлен происходящим, что заметил карфагенянку лишь тогда, когда услышал ее слова:
— Тебе, Истафра, я обязана своим замужеством, но тебе же я обязана и своим несчастьем, потому что теперь ты пытаешься ограбить меня, отняв моего мужа. Но Дориэй тебе не по зубам, запомни! Эта рыбка сорвется у тебя с крючка, хотя ты давно охотишься за ней. Я уверена, что не было никакой Фетиды, а была только ты, ловко заманивавшая наивного Дориэя в свои сети!
— Танаквиль, — сказал я, желая не допустить возможного скандала. — Я понимаю, что ты не любишь Арсиною, но поверь: на корабле ее то и дело рвало, потому что она была на первых месяцах беременности, ее волосы слиплись от морской воды, от нее дурно пахло, и она совсем перестала следить за собой. Так неужто ты считаешь, что такая замарашка могла бы понравиться Дориэю?
Но оказалось, что, сказав это, я больно ранил самолюбие Арсинои.
— Что ты знаешь о чудесах богини, Турмс? — возмутилась она. — В этом Танаквиль куда умнее тебя. То, что случилось на море, случилось только по воле богини, потому что она давно хотела явиться кому-нибудь в облике морского божества.