Турухтанные острова
Шрифт:
Он купил с тележки пирожков, сразу шесть штук. Вроде бы немного, каждому по три штуки. Но оказалось, это целая гора. Теперь держал их на промасленной бумаге.
— Мы же не съедим все, — рассмеялась Даша.
— Постараемся!
Они отошли к кустам, держа в каждой руке по пирожку.
Было все это как-то очень нелепо и смешно.
— Давай есть, — сказал Буркаев. Он стал торопливо есть, стараясь поскорее справиться с пирожком. И она спешила. Они смотрели друг на друга и смеялись.
— Говорят, в этой части парка собираются пенсионеры, съезжаются со всего города.
— Да-а? —
Действительно, были только пожилые люди. На скамейках сидели пожилые женщины, разложив на газетах всяческую снедь, трапезничали. Делали они это неторопливо, подолгу рассматривая разложенное, как шахматист рассматривает фигуры на доске, прежде чем сделать очередной ход. Наконец, выискав приглянувшееся, брали двумя пальчиками и несли в рот, салфеткой вытирая пальцы и снова задумываясь, оценивая позицию. Некоторые же, кому, наверное, не хватило места на скамейках, расположились на траве. По дорожке трусцой пробежали два старичка, оба в белых трусиках и маечках, два этаких сушеных кузнечика. Они бежали и вели беседу. А поскольку они были немного глуховаты, то кричали довольно громко:
— Она пришла ко мне и попросила дать две книги.
— Кто?
— Да эта самая мадам.
— Да когда же это?
— Все в том же семнадцатом году.
«Молодцы, дедульки!» — хотелось крикнуть Даше.
— Побежали, Буркаев! — Она схватила его за руку и потащила за собой.
Он пробежал несколько метров и остановился, смотрел, улыбаясь, как она вальсирует, размахивая сумочкой, прикрывая глаза и повторяя в такт шагов:
— Па!.. Па!.. Па!.. Какой вы трезвый! Буркаев, ну почему вы такой? Па! Пам! Па-па! Полететь хочется!
Они вышли к «городку аттракционов». Здесь было многолюдно. Гремела музыка. Слышался смех, испуганное взвизгивание девчонок на каруселях.
Они остановились возле аттракциона «летающие самолетики».
— Полетим! — предложил Буркаев.
Даше было страшно, но она не могла отказаться. Она никогда еще не «летала» на этих самолетиках, и у нее заранее захватывало дух. Даша села в «самолет», вцепившись в его борта, ждала, когда застегнут крепежные ремни. Зажужжал мотор, самолет начал подниматься, а затем перевернулся и стал падать, и на Дашу, вращаясь, кувыркаясь, понеслись земля, деревья, люди, все, что находилось вокруг, мелькало, кружилось, то появлялся кусок неба, то опять земля, на какое-то короткое мгновение она видела самолет, в котором сидел Буркаев. А когда моторы умолкли и Даша вылезла из самолетика, у нес все продолжало кружиться перед глазами.
— Что, голова кружится? — спросил Буркаев.
— Да. Буркаев, вы глупый!..
— Почему же это?
— Разве вы не знаете, что меня сильно укачивает?
Она поправила волосы, сказала:
— Все. Спасибо, Буркаев. Я должна с вами распрощаться. До свидания. — И побежала.
Затем она шла, зная, что Буркаев уже далеко и не видит ее, и повторяла:
— Я люблю его!.. Я люблю!..
По дороге ей встретилась продавщица, у которой они покупали пирожки. Даша подошла к ней и сказала:
— Послушайте, я влюблена!
— Что-о?.. Ты что, стукнутая? — наконец поняла продавщица.
Домой она вернулась за полночь. Открыла окно. Не зажигая света, ходила по комнате. Она не чувствовала усталости, спать не хотелось. Сколько ходила так, она не знала, не смотрела на часы. Человек появился неожиданно. Остановился у окна, присел на корточки, порассматривал ее и вежливо кивнул:
— Здравствуйте.
Он сел на подоконник.
— Вы кто такой? — спросила она.
— Мечтатель.
— Может, чаю хотите? — предложила Даша.
— Нет, благодарствую… Нетрудно догадаться, что вы влюблены. А можно ли в наше время вообще говорить о любви? Может, это так же странно, архаично, как одинокий мечтатель?
А может, милый друг, мы впрямь сентиментальны И душу удалят, как вредные миндалины. А может быть, любовь не модна, как камин, Аминь!— Нет! — воскликнула Даша. — Любовь существует и будет существовать всегда.
— А что такое любовь? — вздохнув, спросил он. — Вы видите глазом, слышите ухом, а любите чем? Сердцем? Это просто насос, который качает кровь. В нем нет даже нервных окончаний. Я пойду. Извините, мне ботинки немного жмут ноги, сниму их.
Он снял ботинки и понес в руках, зашлепал босыми ногами по асфальту.
— Постойте! Но почему же в таком случае, когда человек любит, он способен перевернуть мир? Он создает симфонии, поэмы! Любовь — это нечто возвышающее, придающее новую силу человеку! Любовь делает его новым, счастливым!.. Мечтатель, где же вы? Не уходите!
Даша выглянула в окно. На улице — никого. И не слышно шагов.
Совещание проводилось Самсоном Антоновичем Суглинским в его кабинете.
Когда Пекка Оттович и Буркаев вошли, все участники совещания уже были в сборе. Суглинский, полный, бритоголовый (летом он всегда брил голову, и от этого она казалась очень большой), сидел в углу дивана. С войны Суглинский ходил на протезе. И обычно на время совещаний пересаживался на диван, вытянув вдоль матраца ногу, — так ему было удобнее. За свой стол он попросил сесть Юру Белогрудкина, чтобы тот, если будут звонить, снимал телефонную трубку. И надо сказать, Юра отлично смотрелся за столом начальника. Модная прическа, волосок уложен к волоску, широкий модный галстук, дымчатые, в роговой оправе очки, которые Юра надевал только в особых случаях. Когда раздавался телефонный звонок, Юра снимал трубку, прикрывал микрофон рукой и произносил притаенным, многозначительным шепотом: «У нас совещание, позвоните, пожалуйста, попозднее».
На диване, в другом углу его, поджав ноги сидела Лара Николаевна. Она была в Гимнастерке, туго перепоясанной армейским ремнем, и напоминала девушку-сержанта, какими их представляют в танцевальных ансамблях. Курила, нервно и надолго затягиваясь.
Вся стена напротив была завешена демонстрационными плакатами.
— У вас тоже будет что-нибудь? — спросил Самсон Антонович у Пекки Оттовича.
— А вот. — Пекка Оттович показал микросхему.
— Это все?
— Не успели. Завал по основной работе.