Тусовка класса «Люкс»
Шрифт:
Истинно, чем больше перемен, тем меньше изменений.
Ной принес спортивный костюм и по дороге домой зашел в «Гарлем-Фитнес». Федерико встретил его одновременно дружелюбно и с примесью враждебности. Это обескуражило Ноя – ну как в самом деле реагировать на добродушную улыбку уличного хулигана? В Федерико странным образом уживались «крутизна» и искренняя радость от того, что Ной – такой же, как он.
– Лопни мои глаза! – сказал он девушке в мини-шортиках с цепью на шее. – К нам пожаловал сам Ной!
– Добрый вечер, Фед, – сказал Ной. Он непринужденно оперся о стол, и на пол полетела кипа журналов «Бицепс через фитнес».
– И тебе добрый,
– Да-а? – отозвался с пола Ной.
Федерико вышел из-за стойки и присел рядом с Ноем.
– Да, старик, я раньше жил в Лос-Анджелесе, работал парикмахером. Там таких первоклассных сучек пруд пруди. А сейчас я здесь, потому что мамаша с сестрой сюда переехали. Вроде так дешевле выходит. Я здесь в шоколаде, это-то моя вторая работа, а вообще я парикмахером в Ист-Сайде, так что деньгу зашибаю приличную. Зато в Лос-Анджелесе, старик, ох, сколько там классных сучек! Не то что здесь. Здесь все тощие, бледная немочь. Или черные пузатые тетки.
– Да-а? – повторил Ной. Журналы были старые и липкие, их было очень трудно согнать обратно в стопку. Федерико поднял один, словно желая помочь, но он так и остался в его огромной ручище.
– Да, здесь, конечно, тоже бывают аппетитные курочки, особенно те, что с Пуэрто-Рико, но ни в какое сравнение с Лос-Анджелесом не идут. Вот была жизнь. Уж я там оттянулся. Музычка охренительная, то, се… ох, извини, старик…
Ной взгромоздил журналы на стол, и они тут же полетели обратно на пол. Пришлось снова нагибаться. Федерико снова присел рядом.
– Ты как, часто гуляешь вечерком? – спросил он.
– Да, – солгал Ной.
– А хип-хоп ты любишь?
– Хм, в общем, да. – Ной лихорадочно припоминал имя хотя бы одного исполнителя хип-хопа, не сомневаясь, что вскоре это ему понадобится. Однако на ум приходили только певцы кантри.
– Я тут знаю такие крутые клубы. Я все время там зависаю. Можем как-нибудь сходить. Мотор у меня есть. Ты, по всему видать, любишь хорошо провести время. Я так скажу: пакость это, что местные своих же соседей чураются. Так что в загул пойдем основательно, – гордо закончил он.
Ной вернул журналы на стойку и отошел на безопасное расстояние.
– Да, как-нибудь сходим.
– Я сегодня собираюсь. Девки будут что надо. Мотор я тебе найду. Покатим с ветерком: впереди мы, парни, сзади – крутые девки.
Ной сдавленно хихикнул.
– Чего смеешься? – вдруг посмурнел Федерико.
– Да нет, ничего, просто очень круто звучит.
– Ты только не подумай, что я сутенер или кто там еще.
– Нет, конечно, это будет круто.
– Ну, так поехали сегодня!
– Я работаю.
– Работаешь? А какого черта ты делаешь? Мы ведь рванем уже ближе к полуночи.
– Да, но я завтра тоже работаю. Ты ведь сам понимаешь, как оно бывает.
– Ладно, ладно. В следующий раз. Зайдешь сюда, спросишь. Я загодя, конечно, ничего сказать не могу, но вдруг попадешь.
– Идет, спасибо. Там видно будет.
И Ной пошел на бегущую дорожку. Федерико явно им заинтересовался, зачем он только отказался? Никаких планов на сегодняшний вечер у него не было, и что ему делать в одиночестве? Он уже давно поставил себе целью знакомиться с как можно большим количеством людей. А Федерико явно отличался от его принстонских приятелей-интеллектуалов. Он просто испугался, что не совсем соответствовал. Друзьям Федерико он, наверное, понравится, почему нет? Но как бы они не заподозрили, что он слишком зажатый, чересчур высоколобый. Ной нажал на кнопку и побежал.
– Алло?
– Привет!
– А, привет. Ну что, как ты? Ты-то что делаешь?
– Да ничего. Сижу на скамейке.
Ной представил себе, как его брат кружит по комнате, выискивая, что можно было бы вплести в разговор. По телефону голос у него всегда был какой-то подавленный. Может, он и в самом деле подавлен. Ной попытался продраться через молчание брата, чтобы вытащить его наружу. Но ему порядком осточертело всегда самому подыскивать тему для разговора. Сейчас он молчал и ждал, что скажет брат.
– Ну что, – сказал Кент, – что ты делаешь?
– Сижу на остановке, возвращаюсь с работы. Молчание.
– А мама дома? – спросил Ной.
– Нет, ее нет.
– Ладно, тогда перезвоню, когда она появится, идет?
– Хорошо.
Он повесил трубку, а Ной представил себе, каково это будет: вернуться в Виргинию и снова зажить в маленьком домике с матерью и младшим братом. Он возвращался из «Гарлем-Фитнеса», в одной руке у него была пластиковая сумка со спортивным костюмом. Он уставился на темное пыльное окно, и его вдруг охватил страх: он испугался, что теряет их: их жизнь, их заботы здесь, вдалеке от них, стали ему чуждыми; он испугался, что любовь к ним – сильнейшая привязанность в его жизни – здесь может просто увянуть, как увядает любая страсть. И, хотя он не мог представить себе жизни без них, сейчас ему нелегко было воспроизвести в памяти их лица.
Вот его брат: ему сейчас шестнадцать, он катается на скейте, таскает широченные штаны и проколол уши. У него обаятельная улыбка. В день своего отъезда в колледж Ной сидел за кухонным столом, смотрел, как мать достает блюдо из микроволновки. Кент стоял у раковины, рукава у него были закатаны до локтей, руки все в мыле. Запястья разрисованы шариковой ручкой. На спине – череп, языки пламени и английские булавки. В тот момент-Ной очень отчетливо его помнил, потому что именно тогда перестал быть для Кента братом и стал его отцом, – Кент почти переселился в его собственное тело, словно бы прятался в нем от невидимого врага, пробирающегося к нему сквозь мыльную пену.
Ной помнил, как, когда он учился в выпускном классе, а его брат – в шестом, ему по вечерам приходилось с ним заниматься. Он загонял Кента в угол, усаживался рядом с ним на диванчик и клал на колени учебник. Ной ненавидел эти ежевечерние занятия, ненавидел момент, когда мать говорила: «Пора помочь брату!» Ной, и сам порядком уставший за день от учебы, злился на своего непонятливого братца и стращал и натаскивал его, покуда тот не вызубривал все правильные ответы. С годами Ной стал терпимее, и порой его собственные надобности отступали на второй план, а часы, что мать вынуждала его тратить на занятия с братом, начинали приносить почти что удовлетворение. Но все же чаще эта негласная обязанность подтянуть «неуспевающего» тяготила его. Ной подчас ненавидел Кента, его обескураживала неблагодарность брата, его вялость, отсутствие интереса. Приезжая из колледжа, Ной пытался ему помочь, но в основном молча наблюдал, как его милый флегматичный братец становится апатичным и непробиваемо тупым субъектом. В довершение всего обнаружилось, что у Кента дислексия (это в десятом-то классе! почему никто не заподозрил этого раньше ?), и перспектива провала на выпускных экзаменах стала весьма реальной. Мать пыталась помогать ему делать домашние задания, но ей еще меньше, чем Ною, удавалось преодолеть его дремучесть. В свою очередь, Кент, едва выяснилось, что он не просто Отстающий, а Больной, утратил жалкие крохи имевшегося у него честолюбия, раз и навсегда приписал свои проблемы неким не зависящим от него обстоятельствам и вовсе перестал выполнять домашние задания.