Туз Черепов
Шрифт:
Крейк никогда не мог долго выдерживать такие периоды молчания. Ему нужно было чем-то заполнить их.
— У тебя новый лакей, — услышал он собственные слова. — А что случилось с Шарденом?
— Я избавился от него, — сказал Роджибальд. — Я избавился от всех слуг. Аманта настояла после того, как… — Он махнул рукой. — Ты знаешь.
«Да, — подумал Крейк. — Я знаю в точности. Но никто из нас не может сказать этого вслух».
— Она приходила в ярость при виде их, — продолжал Роджибальд. — Обвиняла их в том, что не видели, как все это происходит, недостаточно внимательно
— Где она сейчас?
— Санаторий «Отдых на отмели». Мы послали ее туда год назад. Не думаю, что ей стало лучше, но, по меньшей мере, она выглядит счастливой. Она стала верить, что Бессандра там, вместе с ней. Никто не пытается ее разубедить.
Крейк почувствовал, как у него перехватило горло. Жена его брата в санатории. Его работа. Она никогда ему не нравилась, но это не имеет значения. Ее развалины лежат у его ног.
— В это время чертовски трудно удержать любого слугу, — продолжал Роджибальд. — Они очень суеверны. А люди в деревне говорят. И если верить тому, что они говорят, особняк проклят, и мы все вместе с ним. Не слишком многие из слуг остаются после того, как это слышат. — Он отхлебнул бренди. — Очень суеверны, — повторил он.
Крейк не мог вынести, когда отец говорил таким образом. Обычно он, прямой деловой человек, мгновенно переходил к сути дела. Слышать, как он набирается храбрости, чтобы обратится к настоящему предмету разговора, было ужасно. Только сейчас Крейк сообразил, сколько боли он принес человеку, которого считал неспособным что-то чувствовать.
— Отец. Я знаю, что нет слов, которые могут…
— Да, — сказал Роджибальд. — Их нет.
Крейк замолчал. Внезапно ему захотелось заплакать, но он никогда бы так не сделал. Было немыслимо проливать слезы перед Роджибальдом. Кондред во всем следовал за отцом, но Грайзер был разочарованием. Роджибальд всегда говорил, что он принесет позор в их семью.
Ну, по меньшей мере, он может утешиться тем, что оказался прав. А для Роджибальда быть правым означало все.
Крейк уставился в окно, чтобы собраться. Шакльморцы, все в окопных плащах, ходили по газонам, освещенным прозрачным утренним светом, или патрулировали вокруг стен, окружавших имение. Все они были вооружены дробовиками. Не слишком ли много оружия для одного безоружного беглеца?
— Охотники за головами? — спросил Крейк, когда опять нашел свой голос. Роджибальд не ответил.
— Папа? — помог он.
— Прости, в чем вопрос?
Крейк и забыл, каким намеренно-тупым может быть отец. В обычном состоянии, не в бешенстве, он был педантом. Таким способом он поддерживал свое превосходство над другими.
Он попробовал опять:
— Зачем здесь так много шакльморцев?
Челюсть Роджибальда затвердела, и он уставился в огонь:
— Сброд, кругом.
— Крестьяне? Фермеры?
— Все. Грайзер, пробужденцы расшевелили деревню. Натравили простой народ на благородных. Если мы не объявим себя сторонниками их дела… Ну, а я не хочу быть первым, кого повесят из-за того, что я не встану на колени перед их глупостями. Многие из нас уехали в города, но я не хочу прятаться в незнание. — Он повернулся к Крейку, его глаза полыхнули лихорадочным гневом. — Я не хочу, слышишь? И не имеет значения, чего это будет стоить!
У Крейка возникло ощущение, что в словах Роджибальда есть что-то такое, что он пропустил. Но у него был другой вопрос, который больше не мог оставаться незаданным. Черт побери все чувства отца; он должен узнать.
— Папа, где Кондред?
Роджибальд вздрогнул, словно его ударили. Он, казалось, уменьшился, опал в кресле и глотнул бренди.
— Папа, где он? — настойчиво спросил Крейк. — Он заключил контракт на меня, верно? Почему меня привезли к тебе, а не к нему?
— Твой брат… — сказал Роджибальд, голосом наполненным печалью и отвращением. — Он разорвал контракт два года назад.
Крейк молчаливо уставился на него. Два года назад? И все это время он жил под страхом смерти, хотя контракта на него не было? Ничего удивительного, что шакльморцы не сидели у него на хвосте. Он всегда считал странным, что они не проявляют обычную настойчивость.
— Мы не обратились в суд, ради чести семьи, — сказал Роджибальд. — Кондред хотел сам разобраться с тобой. Но через год… После того, как Аманта… — Его лоб пересекла крошечная морщина: знак, что следующие слова дорого ему стоили: — Это будет пустая победа, сказал он. Просто месть брата. Не имеет значения, что ты сделал.
У Крейка задрожали руки. Поток запутанных эмоций угрожал захлестнуть его. Освобождение и вина одновременно. Он, что, помилован? Он будет жить? И, если так, где возмездие, где правосудие? Он не мог поверить, что брат когда-нибудь простит его за то, что он сделал. И, тем не менее…
— Если он разорвал контракт, почему шакльморцы привезли меня сюда?
— Потому что им приказал я, — ответил Роджибальд. Он допил бренди и скривился, словно проглотил что-то противное. Потом, со злобой, добавил: — Мне нужна твоя помощь.
Пинн торопливо шел через площадку, его сердце сильно билось в груди. Свет низкого желтого солнца с трудом пробивался через заболоченные джунгли на краю площадки. В духоте раннего вечера над ним плавали облака насекомых.
Здесь находилось несколько сотен человек, толпившихся вокруг стоявших без всякого порядка грязных палаток. За ними маячила пара легких транспортников, грубых «Лудстромов». От палаток шел запах готовящейся еды. Дюжина голосов немузыкально пела под бренчание какого-то струнного инструмента и стук ударных. Небольшая группа людей собралась у одной из открытых палаток, на боку которой был изображен Шифр. Пинн направился туда.
База пробужденцев раскинулась на множестве площадок. Помимо центрального «города», было еще много меньших мест скопления народа, похожих на это. Пинн, проснувшись, обошел многие из них. Было жарко и неудобно, а его щель между ягодицами настолько пропотела, что оттуда шли пузыри каждый раз, когда он пукал. Но сейчас это все не имело значения, потому что, наконец-то, его поиски закончились. Его толстые ноги затопали быстрее, он подбежал к палатке и заглянул внутрь.
Она была здесь. Юная и хорошенькая, земляничные волосы собраны в пучок, белая мантия спикера с красной вышивкой. Группа людей восхищенно смотрела, как она держит иглу у вытянутого пальца старухи. Под ладонью женщины находился пьедестал с деревянной тарелкой, которая должна была поймать кровь. Она была полностью сосредоточена на работе: татуированный лоб наморщен, большие голубые глаза напряженно смотрят на палец.