Тварь непобедимая
Шрифт:
– Народ уже вовсю поминает, – заметил Шиза, когда дверь за Трюхиным закрылась.
– Сказано сидеть – будем сидеть, – ответил Ганс.
– Слыхали новость? – подал голос Япон. – Аслан за сегодня девять квартир в городе снял. Сейчас, блин, понаедут землячки из Баку. Войско собирает, мать его...
– Кровь будет, – угрюмо проговорил Кот.
– Я лучше в ментовку работать пойду, чем под черных, – сказал Шиза. – Это ж ведь черные Мустафу прижарили, как пить дать.
– Вряд ли, – качнул головой Япон.
– Точно! За Гусиный рынок посчитались.
Время уже шло к одиннадцати, а, кроме адвоката, никто так и не заглянул.
– Ну че? – проговорил Кот. – Я, может, в магазин?
– Ладно, давай, – кивнул Ганс и поискал вокруг сумку-визитку с деньгами. Потом вспомнил, что случайно оставил ее в машине у Кичи, и махнул рукой.
Вскоре Кот вернулся, выставил литровую бутылку водки, бросил рядом мясную нарезку в целлофане, консервы и хлеб.
– Не чокаемся, – напомнил Япон, когда пластиковые стаканчики были наполнены до краев.
– Не цепляет, – пожаловался Кот, опорожнив свою емкость.
– Обожди... – кисло усмехнулся Япон. – Сейчас похороны пройдут, зацепит. Всех так зацепит, что мало не покажется.
– Кровь будет, – пробормотал Кот, залезая пальцами в банку с огурцами.
– А кто теперь вместо Мустафы может быть? – спросил Шиза.
– Дурак ты, – в сердцах ответил Япон. – Мустафа тебе что – директор овощебазы? Думаешь, сейчас люди соберутся и нового начальника назначат? Ни хрена! Сейчас народ район рвать по кускам начнет. Если бригадиры договориться не успеют – все, кранты!
Кот опять пробормотал что-то насчет крови. Затем разлил по новой и определил опустевшую бутылку под стол. Однако никто не успел прикоснуться к стаканчикам, поскольку на улице яростно заскрипели тормоза.
– Кто там еще? – забеспокоился Ганс, машинально пряча стаканчик под газету.
Хлопнула дверь, потом еще одна, и наконец в раздевалку ввалился Кича. На него было страшно смотреть – бледный, всклокоченный, с дрожащими полуоткрытыми губами.
Все вскочили. Казалось, Кича вот-вот прокричит какую-то новость, настолько ужасную, что на ее фоне поблекнет даже гибель Мустафы.
Он обвел помещение блуждающим взором и остановил его на Гансе.
– Твое? – спросил Кича, выставив перед собой сумку-визитку из коричневой кожи.
– Ну... – осторожно кивнул Ганс. – В машине у тебя забыл.
– Иди-ка сюда, – сказал Кича, облизывая пересохшие губы.
Тихо, маленькими шажками Ганс начал приближаться, не зная, чего ожидать от невменяемого бригадира. Не дождавшись, Кича шагнул вперед, схватил Ганса за рукав и потянул за собой к двери.
Вытащив его в соседнее помещение, Кича подпер дверь стулом и только после этого рывком открыл сумку.
– Это твое? – нетвердым голосом проговорил он и вытряс содержимое сумки на стол.
– Ну да, мое. А что?
– И это – тоже твое?! – Кича размахнулся и швырнул на стол стопку цветных фотографий.
Ганс взял их, мельком взглянул и снова уставился
– Ну и что? – сказал он. – Это еще тогда было. И я тебе говорил, что они у меня есть.
На снимках была изображена клиника «Золотой родник» в различных ракурсах. Основной корпус с крыльцом, ворота, флигель, маленькая железная дверца в заборе. Еще было несколько видов на дворик клиники с крыши соседней пятиэтажки – общих и с приближением.
– Вот! – воскликнул Кича, выхватывая одну из последних фотографий. – Вот этот мужик – знаешь его?
Ганс пригляделся. В верхнем уголке снимка можно было разглядеть, как высокая худощавая врачиха толкает перед собой кресло-каталку, в которой полулежит расслабленный бледный мужчина с большими запавшими глазами. Японский фотоаппарат-»мыльница» имел мощный вариообъектив с хорошим разрешением, и это позволяло достаточно ясно разглядеть лицо человека.
Это был Дубровин. Тот самый подпольный золотой король, которого Кича изувечил в двух шагах от собственного офиса. Однако Гансу его лицо было неизвестно. Он так и сказал Киче.
– Откуда он там взялся?! – визгливо крикнул Кича. – Откуда? Ты же его видел! Теперь ты понял, кто...
Он осекся. Он хотел сказать, что теперь ясно, кто уработал Мустафу, но вовремя прикусил язык. Никто, даже Ганс, не должен знать, что Кича имеет отношение к тому давнему убийству.
– Ничего я не понял, – угрюмо проговорил Ганс. – Ну, мужик в коляске, и что? Там много таких.
Кича несколько секунд неподвижно смотрел на Ганса, пытаясь успокоиться. Действительно, телохранитель ни при чем, он не виноват, и незачем на него орать. Наконец Кича заговорил – тихо и вполне спокойно:
– Хочешь джип? «Крузер», новый, полгода из Германии – хочешь? Прямо завтра.
– Что? – пробормотал удивившийся Ганс.
– А ничего. Ставлю джип и двухкомнатную квартиру. Если ты этого мужика быстро и чисто закопаешь, завтра же получишь машину и хату.
– В каком смысле закопаю? – произнес Ганс севшим голосом.
– В каком хочешь! Пристрели. На куски поруби. Взорви. Можешь заодно и всю эту больничку сровнять – разрешаю.
– Так ведь ты сам говорил...
– Что я говорил? Это не я, это Мустафа говорил. Ну и где он? Меня теперь слушай, я твой командир! Прыгай в тачку – и рви туда, прямо сейчас. Хоть по кирпичику там все разломай, а мужика этого мне найди, понял?
– Ну... – Ганса съедали сомнения. – А если я не смогу?
– Ну, так постарайся, черт тебя задери! Или джип тебе не нужен? Бери с собой братву – и вперед – ищи, узнавай.
– Постой... – Ганс никак не мог взять в толк, что происходит с бригадиром. – Да на что он тебе нужен, этот инвалид? А ты вообще-то не гонишь?
– Все, никаких базаров! Я улетаю далеко, в загранку, меня не ищи. На похоронах у Мустафы не буду, позже приеду. Если что – скажешь там...
Ганс молчал, хлопая глазами. Кича никогда не был трусом и размазней, но сейчас несгибаемый бригадир буквально преобразился. Что за паника, что за спешка?