Твардовский без глянца
Шрифт:
Владимир Яковлевич Лакшин. Из дневника:
«24 июня (1960) в ресторане „Прага“ Александр Трифонович созвал на свой юбилей (ему 50 лет) сотрудников „Нового мира“. Были приглашены все, вплоть до машинисток и курьеров. В качестве „личных гостей“ юбиляра присутствовали на этом торжестве И. А. Сац, Андрей Турков, Ираклий Андроников и я. Было весело, пьяно, хорошо. Александр Трифонович взял слово вторым (кажется, после Дементьева, сказавшего вступительную речь) и просил, чтобы чествование не получило юбилейного („я даже не хочу произносить этого слова“) оттенка. „Не возбраняются личные темы, воспоминания, критика и самокритика. А чтобы покончить с первой частью, давайте еще
Андроников взял слово для забавного рассказа о встречах с Твардовским во время войны. Вспоминал, как Твардовский сказал ему, прочтя какой-то его рассказ: „Как ты меня огорчил! Я думал, что ты напишешь по крайней мере «Дон-Кихота», а теперь я вижу, что Сервантес из тебя не получился“.
Потом за столом пели, с Александром Трифоновичем во главе хора, „Летят утки“, „Калинушка“, „Метелки вязали“». [5; 42–43]
Алексей Иванович Кондратович:
«С одними и теми же шоферами он ездит многие годы. Шоферы из автобазы „Известий“ и хоть работают по вызову, но постоянные, одни и те же, покидать Твардовского никто не хочет. Мы и то знаем их по имени и отчеству, а он так знает и биографии их и привычки. О чем только они не говорят, сидя в машине, говорят нестесненно, по-дружески, делясь своими соображениями. Приезжая, он нередко говорит нам: „Шофера все знают. Занятную вещь рассказал мне Иван Васильевич…“ или: „Это же рабочий класс! Интересно послушать, что они думают…“ К тому, что они говорят и думают, он относится с самым серьезным вниманием». [3; 16–17]
Федор Александрович Абрамов:
«Отношения Твардовского и Дементьева. Дружба. Чуть ли не единственный человек, который называл Сашей. Советовался. Бумаги все ответственные редактировал Дементьев.
В общем, любил Твардовский Дементьева. Ну, а Дементьев боготворил.
Твардовский не уклонялся от дел журнала. Читал все главное. Читали и другие. Но коренником журнальной повозки, тягловой лошадкой „Нового мира“ был Дементьев. Все делал он. И у него в кабинете – всегда завалы – горы рукописей, версток, гранок (он еще в Институте мировой литературы работал).
Надо работать день и ночь. Но он никогда не тяготился Твардовским (ночью справлял дела). Редкая, бескорыстная любовь. Хорошо это. Но и плохо. Ничего не записал». [12; 223]
Сергей Павлович Залыгин:
«Еще должен сказать, что никогда я не испытывал в „Новом мире“ всего того, что называется „волынкой“, „резиной“, чем-то еще в том же роде.
Рукописи, которые я представлял, обсуждались в редколлегии самое большее дней через десять. И чтобы намеченная встреча не состоялась, такого не помню. Если и не было „главного“, так он звонил по телефону либо сообщал свое мнение и свои замечания через заместителя, а позже всегда находил случай и еще развить их уже в личной беседе.
Был даже такой случай. Я прямо с вокзала привез в редакцию рукопись романа „Соленая Падь“ в четырех экземплярах. Объем ее был двадцать пять листов. Четыре дня спустя редколлегия почти в полном рабочем составе обсуждала роман – все его за это время прочли.
А это уже другое дело, что после того, как рукопись была принята, одобрена и сдана в секретариат, время до выхода ее в свет тянулось и тянулось». [2; 284]
Наталия Павловна Бианки:
«Твардовский мог бы и не стать тем Твардовским, перед которым теперь многие снимают шапку. Когда он пришел в журнал, он был просто хорошим поэтом. Правда, с отчетливым пониманием, что хорошо и что – плохо. С большим
Можно и должно сказать, что в „Новом мире“ собрались единомышленники. Не сразу, конечно. Но постепенно каждый на своем участке стал настолько нужен, что он в какой-то мере влиял на редколлегию и даже на Александра Трифоновича». [1; 55]
Общественный деятель
Федор Александрович Абрамов:
«Твардовский как общественный деятель, как организатор литературы, как редактор в каком ряду стоит? Отдаем ли мы отчет?
Пушкин, Некрасов, Толстой, Горький…» [12; 240]
Константин Михайлович Симонов:
«Еще во время войны Твардовского и меня ввели в Президиум Союза писателей. А вернувшись в Москву, я вдобавок стал одним из секретарей Союза.
Говорю здесь об этом потому, что наши встречи с Твардовским с 1946 до 1949 года были связаны главным образом с моим и его участием в работе Союза писателей – и чаще всего с заседаниями Президиума, посвященными очередным выдвижениям тех или иных книг на соискание Сталинских премий.
Об этом стоит хотя бы кратко вспомнить, потому что и присутствие Твардовского на этих обсуждениях, и его участие в них были фактом весьма существенным в литературной жизни того времени. О тех произведениях, которые он читал по собственной охоте или по щепетильно соблюдаемому им правилу никогда и ни о чем не судить понаслышке, у него бывало твердо сложившееся собственное мнение, которое, будь оно положительным или отрицательным, он обычно высказывал без обиняков.
Он был в нашей среде одним из тех, кто при характерном для того времени общем ослаблении художественных критериев и увеличении количества премий соблюдал довольно суровый уровень публичных литературных оценок. У меня осталось впечатление, что он даже испытывал удовлетворение от сознания, что нетребовательные к себе литераторы боятся его суждений при оценке художественного достоинства многих весьма далеких от совершенства книг. На каком-нибудь заседании, где обсуждались и превозносились произведения заведомо слабые, и само присутствие Твардовского, и возможность его выступления заранее воспринимались с тревогой. Он любил в таких случаях наводить страх божий и не лез за словом в карман. И делал это даже, когда не так-то просто было, не обращая внимания на разные привходящие обстоятельства, сохранить строгость собственных художественных критериев и напомнить о них публично.
‹…› Запомнилось и чисто зрительно: угрюмо-насмешливое, подпертое рукой, откуда-то сбоку глядящее на тебя укоризненно лицо Твардовского в те минуты, когда ты преувеличенно хвалишь что-то, что на самом деле не след бы хвалить». [2; 370–371]
Владимир Яковлевич Лакшин. Из дневника:
«Начало декабря 1961
‹…› Рассказывал с досадой, сколько теряется времени на разных заседаниях.
– Сижу, свечу глазами в сталинском Комитете по Ленинским премиям. Притом не подумайте, что даром. У них порядок – „пожетонные“. Отсидел заседание – „жетон“ – 15 рублей. Реплику в прениях бросил – 20 рублей. А с речью выступил – и того погуще». [5; 50]
Алексей Иванович Кондратович:
«Он был увенчан многими высокими наградами. Три Государственных премии СССР. Ленинская премия. Четыре ордена Ленина. А за войну – ордена Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды.
В течение многих лет он работал секретарем Союза писателей СССР.
Он был депутатом Верховного Совета РСФСР четырех созывов.
На XX съезде КПСС он был избран членом Ревизионной комиссии ЦК КПСС, а на XXII съезде кандидатом в члены Центрального Комитета КПСС.