Твардовский без глянца
Шрифт:
Николай Павлович Печерский:
«Вскоре от Александра Трифоновича пришло письмо из Владивостока. И в нем также сквозила жажда поближе увидеть и узнать то, что открывает и таит в себе новая, незнакомая даль. „Дорогой, милый Николай Павлович! – писал Твардовский. – Второй день здесь, доехал благополучно. Очень наруку было мне опоздание поезда, т. к. дало возможность дневного обозрения новизны иного, чем Восточная Сибирь, края. За Хабаровском – другая земля. Вместо тайги хвойно-угрюмой – парк с огромными луговыми полянами, пашнями, лесозащитными полосами у дороги и т. д. и т. п. Словом, стоило терпеть жару и духоту поезда до Хабаровска, а там уже пошли и дождики, и что ближе к морю, то влажней и пасмурней – я люблю такую погоду». [2; 325]
Александр Трифонович Твардовский. Из дневника:
«6.VIII. Внуково
Шестой день, как приехал, прилетел на ТУ-104, искупавшись утром в Тихом океане и в середине дня уже закусив дома.
Дальний Восток, Приморье записывал немного только в поезде до Владивостока. Потом уже было некогда. 2000 км машиной, от Владивостока до Посьета самолетом, оттуда до Находки торпедным катером, оттуда поездом и т. д.
Дальневосточная поговорка: 100 руб. не деньги, 100 км – не расстояние, 100 гр – не водка.
Как я выразился в речи на пленуме крайкома, путешествие мое (наземное – Уссурийск, Спасск, Арсеньев, Кавалерово, Тетюха и обратно по кругу) носило отчасти характер того пробега, что совершал мужик из рассказа Л. Толстого „Много ли человеку земли нужно“…
Но в общем я доволен: эта поездка была мне необходима, она сделана, а теперь будем понемногу впечатления ее пробуждать, выявлять и развивать.
Сибирь – средняя земля страны, она не до края земли, за нею совсем другой край – Дальний Восток, Приморье, Юго-Север, лесопарковая тайга и черт знает что еще». [9, IX; 150]
Во главе «Нового мира». 1958–1962. События. Люди. Публикации
Маргарита Иосифовна Алигер:
«В 1958 году, когда сменивший его в 1954 Константин Симонов попросил об освобождении, чтобы засесть за роман „Живые и мертвые“, Твардовский был возвращен на пост главного редактора „Нового мира“. Назначение его состоялось после очередных литературных „потрясений“ и передряг, в связи с которыми мы с ним в то время иногда переписывались. Вот несколько строк из одного письма:
„…весь в ужасе моего нового положения: печатать нечего, замов нет…“
Письмо, видимо, писалось в тяжелую минуту. Постепенно все утряслось, нашлись и замы, и рукописи, и вот несколько строк, написанных всего через неделю:
„Итак, я редактор и прошу Вас озаботиться доставкой мне в контору Ваших новых произведений (по возможности – не порочных). Без шуток, покажите-ка мне то, что Вы Феде Панферову показывали. Я бы и сам заскочил к Вам, но, поверьте, в эти дни я – в огне. Будьте здоровы.
А. Твардовский“.
Так, в огне, он и пребывал все время своей редакторской деятельности, все последние десять – двенадцать лет его жизни». [2; 408]
Владимир Яковлевич Лакшин. Из дневника:
«1.VI.1958
За мной зашли домой Сац и Некрасов, и мы отправились в „Новый мир“ к Трифонычу. Редакция гудела, как улей. В прихожей у стола с графином стояли и сидели, но более всего ходили люди. Все двери из отделов были распахнуты. Встречи, поцелуи, рукопожатья. Во всем какой-то праздник. Жора Владимов сказал мне, что последние дни у них в редакции было полное запустение, никто даже не заходил – и вдруг, с первого же дня, как Твардовский взял журнал, все переменилось. Прежде всего он сам, в отличие от Симонова, появляется ежедневно в час дня и не дает никому лениться, сам читает материалы отделов и проч. Весело, празднично». [5; 26]
Александр Трифонович Твардовский. Из дневника:
«3.VIII. Внуково
Сдано три номера (7, 8, 9), из них один уже вышел. Сейчас период мучительной „утряски“ административно-финансовых вопросов, штатного расписания и т. п. А зама нет, „публициста“ нет, „критика“-члена нет, а люди из аппарата идут в отпуска.
Если не будет решительно изменено положение, то я скажу: вот на орбиту, мол, журнал я вывел, а там решайте: править ли мне чужие, по большей части скверные рукописи и не писать ничего самому – или как? Не только писать, читать печатных книг некогда. Едва урвал время ознакомиться с „боевиком“ – сплетней и ябедой в лицах – „Ершовыми“ Кочетова (к слову – потрясен этой штукой, вернее, возможностью такого „явления“ в литературе. – Если это литература, то мне там делать нечего, как и всем добрым людям)». [9, VIII; 178]
Алексей Иванович Кондратович:
«Это было в сентябре 1959 года. Чтобы пополнить редакционный портфель, Твардовский решил обзвонить ряд писателей, особенно ему интересных и близких, и кто-то, сейчас уже не помню кто, сказал:
– Александр Трифонович, позвоните Анне Андреевне Ахматовой, она сейчас в Москве…
Твардовский встретил это предложение с некоторым изумлением:
– Ахматовой? Неожиданная мысль… – Но тут же загорелся: – А впрочем, почему бы и не позвонить? А? Это идея. А ну-ка, дайте-ка ее телефон, если знаете…
‹…› Во всех состояниях видел Твардовского у телефонного аппарата. Но настороженного, внезапно посерьезневшего, чуть ли не оробевшего, лишь только стал набирать номер, – такого не видел.
– Анна Андреевна?.. – спросил он. Но телефонную трубку, видимо, взяла другая женщина, потому что Твардовский замолчал. И через несколько секунд напряженного ожидания уже подошла она: – Здравствуйте, Анна Андреевна, с вами говорит Твардовский…
В голосе Твардовского были какие-то не слышанные мной раньше сверхпочтительные интонации. И напряжение: не обронить бы не то слово. И безусловное уважение.
Когда разговор закончился, Твардовский, откинувшись на спинку кресла, сказал, словно исполнил важное, серьезное дело (а оно и было – важное и серьезное):
– Даст!.. Обещала дать цикл стихотворений…
И видно было, что доволен разговором несказанно. Тут-то я и услышал, надо сказать с некоторым удивлением, что это был вообще первый разговор Твардовского с Ахматовой. Первый в жизни. ‹…›
Как выяснилось тут же, договоренность о стихах была все же условной: Ахматова обещала подумать, после чего она и даст цикл.