Твардовский без глянца
Шрифт:
На одном из последующих заседаний с проработкой К. М. Симонов сказал, что „загроббюро“ – это явный намек на Политбюро. А. Т. возразил горячо: „Да ведь у меня разбирают персональное дело, а на Политбюро их не разбирают“. „Не лукавь, – настаивал Симонов, – ты знаешь, что имел в виду“». [5; 15–16]
Александр Трифонович Твардовский. 7 июня 1954 года:
«В Президиум ЦК КПСС
Товарищам Г. М. Маленкову, В. М. Молотову, Н. С. Хрущеву, К. Е. Ворошилову, Н. А. Булганину, Л. М. Кагановичу, А. И. Микояну, М. Г. Первухину, М. З. Сабурову.
На днях члены редколлегии журнала „Новый мир“ коммунисты – были вызваны тов. П. Н. Поспеловым. Предметом беседы были два вопроса: работа критико-библиографического отдела журнала и рукопись новой поэмы А. Твардовского „Тёркин
Поскольку тов. П. Н. Поспелов сказал, что эти вопросы будут окончательно рассмотрены на Президиуме ЦК, считаю необходимым довести до сведения членов Президиума следующее.
1. Статьи и рецензии „Нового мира“, занявшие внимание литературной общественности и читателей в последнее полугодие (В. Померанцева – „Об искренности в литературе“; М. Лифшица – о „Дневнике писателя“ Мариэтты Шагинян; ф. Абрамова – о послевоенной прозе, посвященной колхозной тематике; М. Щеглова – о „Русском лесе“ Л. Леонова), что я и старался разъяснить у тов. Поспелова, нельзя рассматривать как некую „линию“ „Нового мира“, притом вредную. Никакой особой „линии“ у „Нового мира“, кроме стремления работать в духе известных указаний партии по вопросам литературы, нет и быть не может. Указания партии о необходимости развертывания смелой критики наших недостатков, в том числе и недостатков литературы, обязывали и обязывают редакцию, в меру своих сил и понимания, честно и добросовестно выполнять их. Будучи участником последних пленумов ЦК КПСС, произведших на меня огромное впечатление духом и тоном прямой и бесстрашной критики недостатков, нетерпимости к приукрашиванию действительности, я старался направлять работу журнала в этом духе, видел и вижу в этом свою прямую задачу коммуниста-литератора, особенно в период подготовки ко Второму съезду писателей. Спору нет, что на этом пути у меня и у моих товарищей могли быть ошибки и упущения. Нельзя не признать, что, например, статья В. Померанцева объективно принесла, по справедливому выражению тов. Поспелова П. Н., „больше вреда, чем пользы“. Хочу лишь сказать со всей убежденностью, что „больше вреда“ произошло не от самой статьи, а от шумихи, поднятой вокруг нее в печати и в Союзе писателей, шумихи, сделавшей из самого слова „искренность“ некий жупел. Об этом примерно мы, редакторы „Нового мира“, и говорили в редакционной статье, снятой из № 6 по распоряжению Отдела литературы ЦК КПСС.
2. Моя новая поэма „Тёркин на том свете“, я считаю, только в силу некоего предубеждения была охарактеризована т. П. Н. Поспеловым как „пасквиль на советскую действительность“, как „вещь клеветническая“. Не входя в оценку литературных достоинств и недостатков моей новой вещи, я должен сказать, что решительно не согласен с характеристикой ее идейно-политической сущности, данной тов. П. Н. Поспеловым. Пафос этой работы, построенной на давно задуманном мною сюжете (Тёркин попадает на „тот свет“ и, как носитель неумирающего, жизненного начала, присущего советскому народу, выбирается оттуда), – в победительном, жизнеутверждающем осмеянии „всяческой мертвечины“, уродливостей бюрократизма, формализма, казенщины и рутины, мешающих нам, затрудняющих наше победное продвижение вперед. Этой задачей я был одушевлен в работе над поэмой и надеюсь, что в какой-то мере мне удалось ее выполнить. Избранная мною форма условного сгущения, концентрации черт бюрократизма – совершенно правомерна, и великие сатирики, чьему опыту я не мог не следовать, всегда пользовались средствами преувеличения, даже карикатуры для выявления наиболее характерных черт обличаемого и высмеиваемого предмета. Я с готовностью допускаю, что, может быть, мне не все удалось в поэме, может быть, какие-то ее стороны нуждаются в уточнении, доведении до большей определенности, отчетливости. Допускаю даже, что отдельные строфы и строки звучат неверно и противоречат общему замыслу вещи. Но я глубоко убежден, что, будучи доработана мною с учетом всех возможных замечаний, она бы принесла пользу советскому народу и государству.
Перо мое, самое главное, чем я располагаю в жизни, принадлежит партии, ведущей народ к коммунизму. Партии я обязан всем счастьем моего литературного призвания. Всему, что я могу в меру своих сил, научила меня она. С именем партии я связываю все лучшее, разумное, правдивое и прекрасное, что есть на свете, ради чего стоит жить и трудиться. И я буду и впредь трудиться и поступать так, чтобы не за страх, а за совесть служить делу коммунизма.
3. Тщательно и всесторонне обдумав все,
Менее всего, конечно, мог я ожидать, что такой характер примет рассмотрение важных литературных вопросов в столь высокой инстанции.
Прошу Президиум Центрального Комитета уделить этим вопросам внимание и разрешить их по всей справедливости,
А. Твардовский
Отправлено 10–11–VI. 54».
[9, VII; 138–140]
Владимир Яковлевич Лакшин:
«В самую июньскую жару Союз писателей собрал обсуждение. Пускали строго по писательским билетам. ‹…› Проработка шла по полной форме». [5; 16]
Наталия Павловна Бианки:
«Я помню собрание, которое проходило в Доме кино. ‹…› Запомнилось выступление И. Кремлева, который, выйдя на трибуну, сказал:
– Вы только подумайте, что позволил себе Твардовский: в своей поэме он целую армию взял и отправил в ад.
Я не выдержала и крикнула с места: „А вы читали поэму?“ – на что он не моргнув глазом ответил:
– Не читал, но мне ее содержание пересказали. Это ведь значения существенного не имеет». [1; 30]
Владимир Яковлевич Лакшин:
«Твардовский затосковал, занедужил и объявил, что на экзекуцию не пойдет. Все усилия Дементьева и Маршака, стороживших его, чтобы доставить свежим на Секретариат ЦК, были напрасны. С вечера он пил крепчайший чай и соглашался идти, но рано утром выскользнул из дома и исчез. „Новый мир“ представлял на ареопаге Дементьев. Было принято краткое Постановление ЦК: осудить статьи Померанцева, Абрамова, Лифшица, Щеглова; освободить Твардовского в связи с переходом на творческую работу.
Дементьев потом уверял, что, если бы Твардовский присутствовал, дело могло повернуться иначе. Хрущев говорил о нем уважительно и примиренно. „Мы сами виноваты, что многое не разъяснили в связи с культом личности. Вот интеллигенция и мечется“.
Постановление ЦК не опубликовали, но провели заседание президиума Союза писателей, где по следам партийного решения было принято свое развернутое постановление (11 авг. 1954 г.), уже для печати.
Как-то в 1961 году в редакции „Литературной газеты“ В. А. Косолапов рассказал мне за вечерним чаем: в 1954 году он был в конференц-зале на улице Воровского, когда на расширенном президиуме обсуждались „ошибки «Нового мира»“. Ожидалось решение об отстранении Твардовского.
А. Т. сидел у окна, курил сигарету за сигаретой. Потом негромко произнес: „Когда здесь покойников выставляют, никого не дозовешься в почетном карауле постоять. А тут живого Твардовского вперед ногами выносить будут – и вон сколько доброхотов набежало“.
Марк Щеглов с его обычным розовым идеализмом испытывал в те дни какую-то растерянность. ‹…›
…В те дни огорченный, растерянный Марк спускался на костылях по широкой лестнице новомировского особнячка – и вдруг навстречу ему А. Т. – крепкий, большой, ясный. „Как понять, Александр Трифонович, что происходит?!“ – „Господь испытует, господь испытует, Марк Александрович“, – отвечал А. Т.». [5; 16–18]
Федор Александрович Абрамов:
«„Новый мир“ был вызван к жизни тем общественно-политическим подъемом, который наступил после смерти Сталина. Уже в 1953–1954 годах на его страницах был напечатан цикл статей, о публикации которых нечего было и думать год или два назад. ‹…›
Власти жестоко расправились с авторами статей, которые на инерции в постановлении ЦК были расценены как клеветники, злопыхатели и очернители, антипатриотическая группа (в доброе сталинское время с ними и покруче поступили бы!), а главный редактор был снят.