Твердая рука
Шрифт:
— Джин... тоник... что угодно.
Она не стала снимать плащ, проследовала за мной в гостиную и бессильно рухнула на диван, словно ее перестали держать ноги. Я поглядел ей в глаза, выключил звук у телевизора и налил полный бокал джина.
— Прошу, — проговорил я, подав ей бокал. — Итак, в чем проблема?
— Проблема! — она вспыхнула от возмущения. — Это куда серьезней.
Я налил себе джина и уселся с бокалом в кресло напротив нее.
— Я видел вас издали сегодня на скачках, — сказал я. — Проблема связана именно с этим?
Она отпила большой глоток.
— Да, черт возьми, связана. А иначе
— Ну, и почему же?
— Потому что я меньше всего на свете хотела, чтобы меня видели говорящей с Сидом Холли.
В далеком прошлом я пару раз ездил на лошадях ее мужа. В те времена, когда был жокеем: достаточно легким для скачек флэт [1] , но недостаточно опытным для стипль-чеза [2] . В те времена — еще до успехов, славы, падений, сломанных рук и прочего — с жокеем Сидом Холли она всегда могла заговорить на людях. Но к Сиду Холли, недавно ставшему чем-то вроде частного детектива, она явилась в темноте, дрожа от страха.
1
Флэт — скачки по ровной поверхности (англ.).
2
Стипль-чез скачки с препятствиями.
Наверное, ей сейчас сорок пять, предположил я, впервые задумавшись о возрасте Розмари и поняв, что, хотя я был знаком с ней много лет, никогда пристально не вглядывался в черты ее лица. Ее строгая элегантность всегда производила на меня сильное впечатление. Немного восточные линии бровей и век, маленький шрам на подбородке, заметные морщины, сбегавшие от крыльев носа, показались мне чем-то новым.
Внезапно она подняла голову, широко раскрыла глаза и принялась внимательно изучать меня, словно тоже никогда раньше не видела. Я догадался, что ей пришлось многое переосмыслить. Я больше не был молодым парнем, которого она резким тоном наставляла, как вести себя на скачках. Теперь она начала относиться ко мне как к равному и пришла посоветоваться в трудной ситуации. Я уже привык к тому, что на меня стали смотреть по-новому, считать зрелым и деловым человеком. Иногда я сожалел об этом, но сознавал, что пути назад нет.
— Все говорят, — неуверенно произнесла она, — я имею в виду... в прошлом году я постоянно слышала... — она откашлялась, — что ты в этих делах здорово разбираешься. Но я не знаю... Я пришла к тебе, и это не имеет значения... Я хочу сказать... что ты жокей.
— Бывший, — уточнил я.
Она бросила неопределенный взгляд на мою левую руку, но воздержалась от комментариев. Ей было известно все.
— Почему вы не скажете мне, что вам нужно? — недоуменно проговорил я. Если я не смогу помочь, то отвечу вам прямо.
Мысль о том, что я не смогу помочь, вновь вывела ее из душевного равновесия, и ее нервная дрожь усилилась.
— Мне не к кому больше обратиться, — пояснила она. — Я никому не доверяю.
А ведь я должна верить... должна. Обещай мне, что сделаешь все, о чем тебя попросят.
— Я не сверхчеловек, — возразил я. — Но выведать кое-что, наверное, смогу.
— Ладно. Боже мой. — Она допила джин, и бокал зазвенел, ударившись о ее зубы. — Я надеюсь на Божью помощь...
— Снимите плащ, — предложил я. — Выпейте еще джина. И расскажите все по порядку.
Она поднялась, словно в трансе, расстегнула пуговицы, сбросила плащ и снова села.
— Не знаю, с чего начать.
Розмари взяла полный бокал, подняла его и прижала к щеке. Я обратил внимание на ее кремовую шелковую блузку, видневшуюся из-под кашемирового свитера цвета ржавчины, массивную золотую цепь и хорошо сшитую черную юбку наглядные свидетельства материального благополучия.
— Джорджа пригласили на обед, — сказала она. — Мы собираемся переночевать в Лондоне. Он думает, что я пошла в кино.
Ее муж Джордж считался одним из трех лучших английских тренеров скаковых лошадей и, вероятно, одним из десяти лучших в мире. На всех ипподромах от Гонконга до Кентукки к нему относились как к профессионалу высочайшего класса.
Он жил в Ньюмаркете, окруженный поистине королевскими почестями. Когда его лошади выигрывали Дерби, Триумфальную Арку, Вашингтон Интернэшнл, это никого не удивляло. Год за годом в его конюшне собирались элитные образцы мировых пород, и любой владелец гордился, когда его лошади удавалось туда попасть. Еще бы, он сразу обретал определенный статус. Ведь Джордж Каспар мог отказать всякой лошади и всякому человеку. Ходили слухи, что с женщинами он был сговорчивее, и если проблема Розмари состояла именно в этом, то я никак не мог ей помочь.
— Он не должен знать, — нервно проговорила она. — Дай мне слово, что не скажешь никому о моем приходе.
— Я могу обещать лишь на какое-то время, — откликнулся я.
— Этого недостаточно.
— Но так и будет.
— Пойми, — сказала она. — Ты только пойми почему... — Она отпила глоток. Он до смерти встревожен.
— Кто... Джордж?
— Конечно, Джордж. Кто же еще? Не будь таким дураком. Ради кого я рискнула бы явиться сюда с этой проклятой головоломкой? — Она внезапно оборвала себя. Потом несколько раз глубоко вздохнула и продолжила:
— Что ты думаешь о Глинере?
— Э... э, — произнес я. — Очень неприятно.
— Черт побери, это настоящая катастрофа, — поправила меня она. — И ты это знаешь.
— Одна из многих, — вновь уточнил я.
— Нет, не одна из многих, — заспорила она. — Речь идет о лучшем двухлетнем жеребце. Таких у Джорджа еще не было. Он с блеском выиграл три скачки для двухлеток. А всю эту зиму был фаворитом на скачках в Гинеях и Дерби. Мне говорили, что он мог бы стать абсолютным чемпионом. Он был просто великолепен.
— Да, я помню, — подтвердил я.
— А что затем? Прошлой весной он участвовал на скачках в Гинеях. И тут же выдохся. Полный провал На скачки в Дерби его даже не стали выставлять.
— Так бывает, — отозвался я. Она окинула меня нетерпеливым взглядом и поджала губы.
— А Зингалу? — спросила она. — Тоже один из многих? Два лучших жеребца страны, оба в два года в отличной форме и оба из нашей конюшни. И вот в прошлом году никто из них не выиграл и пенни на скачках для трехлеток. Они стояли в стойлах, так гордо вскинув головы, и оказались совершенно никчемными на круге, черт бы их побрал.