Тверской гость
Шрифт:
– Ну и ехидна!
– сжимая кулаки, процедил Копылов.
– Вот если от шаха что получим, то разрази меня гром, когда тебе хоть грош ломаный дам!
Все-таки они жили надеждами на шахскую милость. Для получения ее и поехали купцы с Хасан-беком и Папиным на гору Фит-даг, в летний стан ширванского шаха. Коней удалось выпросить у Хасан-бека. И то, что он дал их, окрыляло: значит, думает, что шах поможет русским.
Тезики остались в Дербенте. Али, разыскавший знакомых купцов, сказал Никитину на прощанье:
– Неделю жду тебя здесь.
Койтул - укрепленное становище шаха - лежал на юго-запад от Дербента. Дорога уходила в горы, минуя виноградники и рощи миндаля. По обеим сторонам ее курчавился плотный орешник, низкий дубняк. Знакомо дрожали осинки, роняли листья-вертуны клены. Попадались леса с огромными дикими яблонями и грушами. Плотный подлесок пестрел желтой и черной алычой, оранжевыми, в кулак, плодами айвы. С треском, с ужасающим шумом взлетали в нем, путаясь в цепких нитях обвойника, напуганные птицы.
Чем выше уходила дорога, тем скучнее делалось вокруг. Копыта коней стучали по голышам пересохших ручьев, топтали сухую траву. Леса сменились кустами, кусты - серыми голыми скалами.
Горы - зеленые, синие, дымчатые - громоздились вокруг, словно хотели отрезать дорогу обратно.
Угрюмый Матвей Рябов подъехал к Никитину. На узкой дороге всадники касались друг друга стременами. Несколько сажен проехали молча.
– Говорил о тебе Папину, - тихо сказал Рябов.
– Толковал, что хотел тебя на подмогу за Хвалынь звать.
Никитин не отвечал, разглядывая дорожные камешки.
– И про ладью брошенную толковал, и про схватку...
– махнул рукой Рябов.
– Слышь, Афанасий, подавайся со мной на Москву. Чего-нибудь придумаем. .
– Иль не пойдете дальше?
– искоса глянул Никитин на Рябова.
– Не будете дороги искать?
– Не велел боярин. Да и самим охоты нету. Какие уж тут дороги! Так и великому князю доведем. Нельзя, мол, за Хвалынь подаваться. Грабят. А за морем, слышь, еще больше неурядиц... Ну, как? На Москву?
– Посмотрю, - неопределенно ответил Никитин.
– Подожду, что шах ответит.
...К великому правителю Шемахи купцов не допустили. Боярин Папин взялся передать Фаррух-Ясару написанное русскими гостями челобитье и, верно, передал его, но, прождав ответа целых три дня, купцы остались ни с чем.
Шах велел ответить, что помощи не даст: очень-де купцов много.
Гора Фит-даг с ее башенками, каменной крепостью, садами и шахской стражей сразу стала унылой, гнетущей. Рухнула последняя надежда.
Боярин Папин через Матвея Рябова передал, что вскорости едет обратно. Кто хочет, пусть идет с ним. Матвей Рябов, глядя под ноги Афанасию, говорил:
– Похоже, и у боярина дела плохи. Шах недоволен, что подарков не довезли, сам в ответ ничего не посылает. Видно, не сладился посол с шемаханцами.
Это походило на правду. Шахская челядь глядела на русских с издевкой, близко к крепости не подпускала.
Наступал час расставания. Рябов, Микешин и еще один московский решили ждать Папина. Двое москвичей надумали идти в Шемаху.
Узнав ответ шаха, Копылов разыскал Никитина, ушедшего в горы, и удивился: никитинское лицо было спокойно. Он улыбался, лежа на земле и покусывая травинку.
– Пойдем!
– позвал Копылов.
Никитин отрицательно покачал головой, похлопал ладонью по траве:
– Садись... Ну что, погибли вконец, а?
Копылов присел не отвечая.
– Не помог шах. Прав я был.
– Много ль толку от правоты твоей?
– возразил Копылов.
– Утешает она, что ли?
Выплюнув травинку, Афанасий оглядел удрученного товарища.
– Утешает, - сказал он.
– Теперь, по крайности, все кончено, в ноги тыкаться никому не надо.
– Легко тебе так говорить!
– с сердцем кинул Серега.
– Ты один, как перст. А меня баба и ребята ждут.
– Броннику хуже пришлось!
– напомнил Афанасий.
– Илье все равно не помочь, так и поминать про него нечего!
– отрезал Серега.
– Не стыди меня попусту. Лучше сказал бы, что делать теперь?
Он поднял на Афанасия измученные, ожидающие глаза, и Никитину стало горько, что обидел товарища.
– Слушай, Серега, - Афанасий тронул колено друга.
– Я не стыдить хотел тебя. Думка одна появилась...
Копылов ждал, но узкие черные глаза его выдавали недоверие.
– Есть для нас путь, - медленно начал Афанасий.
– С боярином на Русь?
– На Русь? Не... Нам с тобой Русь заказана. Нищим быть не хочу, помирать под кнутом - не для того жил я... Нет, не на Русь. За море.
Копылов только рукой махнул.
– С Али? А наторгуешь ли? Да вернешься ль? Говорю ведь - ждут меня!
– Меня тоже... ждут...
– поглядел в глаза товарищу Никитин, и Копылов понял, о ком он говорит.
– Ты сам мои думы знаешь. Хотелось и мне в Тверь поскорее. Но как приду, с чем? Да если Кашин и простит, все равно доли не будет. В долг уж не дадут - не подо что. Так велишь мне в холопы идти иль в монастырь? На Оленину беду со стороны глядеть да пальцы грызть? Опять перед каждым шапку ломить? Не хочу! Не стану!
Копылов впервые увидел Никитина таким. Знал, что и смел он и скор на решения, видел его в бою, но такого взбешенного лица ни разу еще у Афанасия не было. Подбородок выдался, скулы ходят, глаза - как будто самого заклятого врага выцелил.