Твоими глазами
Шрифт:
Она протянула мне блокнот и карандаш. Я написал на листке адрес.
В прихожей мы на минуту остановились.
— Если бы мы с тобой были знакомы в детстве, — спросил я, — а потом не виделись бы лет тридцать, ты бы узнала меня?
Она кивнула, не задумавшись ни на секунду.
* * *
В следующую среду я приехал за четверть часа до назначенного Лизой времени.
Кроме неё, в зале было трое ассистентов: молодой человек и две девушки. Они помогли мне облачиться в зелёный халат — он был похож
— У нас такие же халаты, что и у пациента, — объяснила она. — Электроника очень чувствительная. Халаты стерилизованы, в них вшиты датчики, чтобы мы могли корректировать построенные изображения и устранять помехи, которые могут исходить от наших тел.
В комнату вошёл пожилой человек. Лиза представила нас друг другу, он сказал, что его зовут Вильям. У него было такое же поджарое, крепкое тело, что и у световой фигуры, которую я видел в прошлый раз.
Я понял, что она предупредила его и что он согласился на моё участие.
Его тоже облачили в халат, прикрепили к руке датчик тонометра, натянули перчатку, в которой, скорее всего, был анализатор влажности. Он устроился в кресле, Лиза села напротив него, мы с ассистентами разместились у стены. Ставни, шторы и звукоизолирующие перегородки закрылись.
Все надели очки. Они казались почти невесомыми.
Лиза сидела перед клавиатурой, лежащей рядом на столике. В какой-то момент она включила проектор: на третьем стуле, рядом с Вильямом, проступило изображение, не имеющее к нам никакого отношения. Сначала чистое, голубое, потом к голубому добавились другие оттенки — окрашенное всеми цветами радуги отображение церебральных волн и зыбкие электромагнитные поля.
Она спросила его, как он себя чувствует. Попросила глубоко вдохнуть, казалось, что оба они ведут какой-то внутренний диалог с третьим человеком, сотканным из света.
— Вы не могли бы рассказать о втором несчастном случае? — попросила она.
— Меня лягнула лошадь. Я ещё только осваивал понемногу езду рысью, мало знал о лошадях. Мне не хотелось возвращаться к рыбному промыслу. И я занялся лошадьми. Однажды в конюшне меня лягнула лошадь. Я собирался чистить её, подошёл сзади. Больше ничего не помню. В коме был пять дней, врачи были уверены, что я умру
Световая фигура стала серой. Левая сторона сжалась.
Лиза обратила наше внимание на эти изменения.
— Да, — сказал он. — Вот оно. Стоит мне только заговорить об этом, как всё начинается, я почти не чувствую тела.
— Вы помните что-нибудь из тех пяти дней?
Он смотрел прямо перед собой. Я видел, как его взгляд становится отсутствующим, когда он пытается обратиться внутрь себя. Он покачал головой.
Лиза показала на светящуюся фигуру.
— Посмотрите на цвета в затылочной области. Мы с вами уже это видели. Когда вы приближаетесь к чему-то, что трудно или неприятно вспоминать, появляется вот такой узор. Как и тогда, когда вы говорите о том мгновении, которое предшествовало удару лошади. И когда думаете о коме.
Он посмотрел на голограмму. И одновременно внутрь себя. Назад в прошлое. Покачал головой.
— Я был в глубокой коме. Но есть что-то… что-то я немного припоминаю…
Он попытался встать. Было ясно, что он собирается сделать. Он хотел схватить голограмму, чтобы заставить её рассказать больше. Он протянул руки, они мелькнули в луче света.
Это привело его в чувство.
— На сегодня достаточно, — скомандовала Лиза.
Он вновь опустился на стул, она придвинулась к нему и положила руку ему на плечо.
Светящаяся фигура померкла. В помещении стало темно. Включился верхний свет, он постепенно набирал силу, перегородки, ставни и шторы открылись.
— Не вставайте. Сейчас вам принесут воды.
Она поднялась со своего места и кивнула мне. Я прошёл за ней в кабинет.
*
Она вскипятила чайник, насыпала в две кружки зелёного порошка из жестяной банки, залила холодной водой, потом горячей, взбила всё это до появления зеленоватой пены каким-то приспособлением, напоминающим кисточку для бритья. Долила воды, снова взбила и протянула мне чашку. Я знал, что в чашке. Это был зелёный чай. Когда-то она уже готовила его для меня, и я пил его тогда в первый раз. Тридцать лет назад.
— Он очень близок к чему-то, — сказала она. — Это что-то само собой выйдет на поверхность сознания, и очень скоро.
Мы смотрели друг на друга сквозь поднимающийся от чашек пар.
— Мы ходили в один детский сад, — сказал я. — Ты и я. И Симон. Детский сад пивоварни «Карлсберг» в Вальбю.
Она застыла на месте. Минута тянулась, я стал сомневаться, что она услышала меня.
— Когда мне было семь лет, — сказала она, — мы попали в аварию. Машина выехала из боковой улицы. И мама, и папа погибли. Я сидела на заднем сиденье. Я не помню ничего из своей жизни до аварии. Все воспоминания о первых семи годах стёрлись.
Я попытался представить себе масштаб её потери. Это было невозможно. Казалось, что стоишь перед огромным, мрачным континентом.
— Мы часто бывали у тебя дома, — сказал я. — Мы с Симоном. Вместе играли в детском саду. Каждый день.
Мы снова помолчали, вместе. В руках она теребила какую-то чёрную картонную коробочку.
— Какими были мои родители?
Я не мог не сказать правду.
— Они были такими, что каждому хотелось, чтобы это были его родители. Всем детям, которые бывали у тебя, хотелось этого.
Она поставила чашку на стол.
— Вильям придёт завтра, в то же время. Ты сможешь завтра?
Это было обязательное условие. Возможно, она в конце концов согласится помочь Симону, но мне придётся принимать требования, смысл которых я не совсем понимаю.
Я кивнул.
* * *
На следующий день никто перед сеансом ничего не объяснял. Когда я вошёл в зал, Вильям уже сидел на своём месте, мы надели халаты, очки, включились приборы, появилась голограмма.