Творчество душевнобольных кошек

Моисеев Владимир

–  Простите меня, простите меня, простите меня…

–  Ты осознал всю мерзость своего преступления?
– сурово спросил полковник Чадос.

–  Полностью и готов понести заслуженное наказание.

–  Приговаривается к насильственному исправлению. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Несчастному предложили на выбор две пилюли: красную и синюю. Он выбрал красную и нерешительно стал крутить ее в руках, не зная, что делать дальше.

–  Глотай скорее, задерживаешь остальных, - сказал полковник.
– Насильно, что ли, тебе ее в глотку запихивать?

Торговец вздрогнул и проглотил пилюлю.

–  А ты боялся! Свободен!

Мужчину вывели из клетки и пинком под зад, выпроводили вон из зала. Нина с интересом посмотрела на меня. Я с ужасом понял, что история, рассказанная ею - чистая правда.

Со следующими пятью подсудимыми обошлись точно так же. Их обвинили в надуманных преступлениях и заставили проглотить красные пилюли, после чего отпустили на свободу.

Но вот в зал ввели моего знакомого таможенника, и я понял, что сейчас разыграется спектакль, подготовленный специально для меня. Я чуть заметно подался вперед, стараясь не пропустить ни единого слова из предстоящего допроса. Нина нащупала мою руку и тихонько сжала мои пальцы.

–  Все будет хорошо, - прошептала она чуть слышно и грустно улыбнулась.
– Главное, не сорвись.

Между тем процесс продолжался. Таможенника обвинили в попытке получения взятки от иностранца в особо крупной форме. Полковник Чадос не счел нужным даже взглянуть на меня. Но мы с ним знали, что злонамеренный иностранец - это я.

Несчастный таможенник чистосердечно признался в своем злодеянии и покаялся. Обещал, что отныне жизнь отдаст, а закон не преступит.

–  Ты осознал всю мерзость своего преступления?
– спросил полковник Чадос.

–  К наказанию готов.

–  Приговаривается к насильственному исправлению. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Подручный внес в зал поднос с двумя пилюлями. Таможенник застыл в нерешительности.

–  Пошевеливайся!
– прикрикнул на него Чадос.

Рука приговоренного медленно потянулась к подносу. Мне было прекрасно видно, как она дрожит от напряжения. Он выбрал синюю. В зале зааплодировали. Охранники надели на руки таможенника наручники, надели на голову черный колпак без прорезей для глаз, который обычно используется при расстрелах, и вывели из зала.

–  Он должен будет проглотить пилюлю после того, как подожжет праздничный очистительный костер, - сказала Нина.
– Мы больше его не увидим. А он - нас. Колпак ему надели потому, что ему не на что больше смотреть. По приговору суда он больше не принадлежит нашему миру.

–  Но почему он не выбрал красную?

–  Среди обреченных распространено суеверие, что выбравшие синюю пилюлю, попадают в царствие добра и всеобщего братства, куда заказана дорога президенту и Чадосу. Своего рода искаженный миф о загробной жизни у христиан. Этот человек посчитал, что только так сможет избавиться от своих ненавистных преследователей.

*

Полковник Чадос был так мил, что после окончания судебного заседания пригласил нас с Ниной на торжественный прием по случаю праздника.

–  Что ему от меня нужно?
– спросил я.

–  Президент и Чадос ожидают, что часть денег, положенных тебе, как будущему Нобелевскому лауреату, ты подаришь острову Сан-Лоренцо, - объяснила Нина.

Аппетита у меня не было, я уныло перемещал по своей тарелке не слишком привлекательную закуску, а вот виски, после третьей порции, показался мне вполне сносным.

Быстро стемнело. Без двух минут семь в зале погас свет. Гости отправились на балкон ресторана. Мы с Ниной присоединились к ним. Оказалось, что свет отключен по всей столице. Наверное, чтобы каждый мог в полной мере насладиться видом загоревшейся горы.

И ровно в семь это произошло. Сначала появился слабый отблеск, такой слабый, словно мимо балкона пролетел одинокий светлячок. Но потом полыхнуло, как следует. Власти Сан-Лоренцо бензина не пожалели.

Собравшиеся на балконе гости встретили свет далеких костров восторженным ревом.

К нам подошел полковник Чадос. Он был возбужден и доволен удачно проведенной операцией.

–  Вот видите, мистер Хеминг, в системе наказаний за провинности самого разного уровня вполне можно обойтись без кровопролития и силы. Способ исправления осужденный выбирает себе сам. Это ли не высшее проявление гуманизма!

–  Сомневаюсь, - возразил я.
– Никакого отношения к правосудию ваши действия не имеют!

–  Бросьте. Согласен, что не все еще гладко, есть над чем поработать. А вы - помогите, а не злословьте. Будем вам благодарны. Сделайте что-нибудь для острова, который, как вы говорите, очень дорог вам. Докажите делом свою любовь.

–  Я подумаю, что тут можно сделать.

*

Взяв у официанта с подноса еще одну порцию виски, я отошел в сторону, под пальму, сел прямо на траву и стал обдумывать, как без лишнего шума покинуть эту чудовищную вечеринку. Я считал себя свободным: если полковник Чадос хотел мне что-то сказать и показать, он это уже сделал. Свой долг друга Сан-Лоренцо я выполнил и перевыполнил. Перед глазами у меня уже порядочно плыло, вести машину по отвратной местной дороге в полнейшей темноте мне не хотелось. Мне хотелось, чтобы домой меня отвезла Нина. Я поискал глазами, но ее не было видно. Черт знает что!

Еще немного, и я бы заорал: “Нина!” Всегда отвратительно чувствую себя в обществе неинтересных мне людей.

Мне так много нужно было ей сказать. Но Нина опередила меня, появившись из толпы в сопровождении подтянутого парня. Так выглядят кадровые военные, которым приходится на время переодеваться в цивильное.

–  Килгор, я должна познакомить тебя с одним человеком, я бы многое отдала, только чтобы вы никогда не встретились, - она была настроена весьма серьезно, я понял, что все, что она горит, крайне важно для меня в первую очередь, а потому я должен правильно понять каждое произнесенное ею слово.
– Но поскольку вы все равно рано или поздно познакомитесь, я хочу сама представить вас друг другу и именно сегодня во время праздника “Ночи огненной горы”. Никогда не забывай об этом. Сегодня - праздник “Ночь огненной горы”. Вы познакомились во время праздника “Ночи огненной горы”.