Твой день и час
Шрифт:
Томилин поднялся со скамейки; ни слова не говоря, пошел к калитке. Нет, этот парень не пропадет. Доброго, милый, пути…
Ч-черт, с этой аспирантурой, с клюевскими делами пропало столько времени! Пойти, поделать чего-нибудь хотя бы под конец дня…
6
За дверью слышались приглушенные голоса. Толкнул — заперто. Открывай, Фаридыч!
О, давняя теплая компания. Золотые люди города из числа татарского населения встретились в тихом закутке. За фаткуллинским столом приткнулись его шурин Герой Советского Союза Ахмет Гайнуллин, летчик-пикировщик, и зам управляющего строительным трестом Равиль Хуснутдинов, палочка-выручалочка Фаридыча в трудные моменты. Полбутылки коньяка они уже дернули. И без слов поднесли полстакана Носову.
— Что-то я сегодня, мужики… — стал было отнекиваться он, — не хочу, не надо бы мне…
— Цыц! — погрозил Равиль. — Поговори тут еще… Тебя старые солдаты угощают — забыл, какой скоро праздник? Не уважаешь нас? А отца своего уважаешь? У тебя отец инвалид, нам Анвар сказывал… Пей давай, не шлепай!
Вот окаянство… За первой бутылкой Ахмет вытащил вторую. Языки развязались, стало шумно и дымно. «Тише! Тише, мужики!» — взывал Михаил. Но его никто не слушал. Равиль, тыкая его пальцем в грудь, рассказывал, как он угодил на войне в штрафной батальон.
После второй колебаний не возникло: надо еще.
— С-салага! — замазанным, слегка заплетающимся голосом сказал Фаткуллин. — Морской закон знаешь?
Носову не хотелось никуда идти. Хотелось посидеть со славными мужиками, с «татаро-монгольским игом», как он их называл.
— Э! — вдруг хлопнул он себя по лбу. — Да у меня же есть. Как я забыл…
Он вытащил из сейфа бутылку коньяка, всученную ему вчера Розкой Ибрагимовой.
Те одобрительно загалдели.
В дверь постучали. Все замолкли, запереглядывались.
— Это я, откройте, не бойтесь, — послышался голос Демченко.
Носов повернул ключ и впустил Анну Степановну.
— Опять вы тут керосините! — сказала она.
— Сегодня нам положено, — заявил Ахмет, поворачиваясь так, чтобы начальница могла видеть Золотую Звезду на пиджаке.
— Дерни-ко с нами, Аня! — Фаткуллин полез в стол, отыскивая чистый стакан. — Ты ведь это… тоже каши солдатской поела…
— Вы хоть бы не орали так. Собрались и орете. У меня за стенкой и то голова заболела, а в коридоре что? Налетят Моня или Ачкасов… кому это надо? Ну плесни, Фаридыч, мне грамм тридцать. Не больше только. Каши-то я поела, это уж да… Зенитчицей была. Из десятого класса да в армию.
Выпили за фронтовых девчат; но Аня, прощаясь, строго наказала:
— Чтобы через пять минут вас здесь не было! Еще рабочий день даже не кончился… вы что? И вообще — другого места не нашли! И так про милицию столько сплетен, слухов идет… ты, Миша, мог бы уж и воздержаться. Ах, ладно…
Разлили до конца ибрагимовскую буылку. И, выпив, поглядели друг на друга.
— А! — вскричал вдруг Фаткуллин. — Айда все ко мне.
Ахмет что-то осторожно спросил у него по-татарски.
Фаридыч выругался.
— Да наплевать на нее! Одинова живем, верно? Сейчас еще купим… дома тоже маленько есть… Впер-ред!
В такси, пока ехали, всех развезло, и в фаткуллинскую квартиру вступили уже изрядно отяжелевшие. Сонии еще не было дома, а когда она пришла и попыталась навести порядок, усилия ее оказались абсолютно безнадежными: в квартире стояли такие шум, дым, гвалт, что она заплакала и ушла к своей престарелой матери — жаловаться на жизнь, мужа и брата Ахмета.
Вернулась она где-то утром, часов около около шести, и возвращением своим разбудила Носова. Он подождал, пока Сония пройдет в свою комнату, тихонько оделся и покрался в переднюю. Не стал даже умываться, чтобы не тревожить хозяйку: быстренько выскользнул за дверь. В квартире остались спящие на полу вповалку Равиль с Ахметом, и еле доползший до дивана Фаридыч.
Идти домой уже не имело смысла, да он и боялся встречи с Лилькой — опять там начнется… Лучше сразу ехать в отдел.
ВОСЬМОЕ, ЧЕТВЕРГ
1
Ранним трамваем он добрался до работы, поздоровался с зевающими дежурными и поднялся в кабинет. Там разостлал проходящие по делу с базы полушубки, накрылся одним и снова уснул.
Разбудило его клацанье ключа: появился Фаридыч.
— Что убежал? Вместе бы чаю попили, поехали…
— Да ну! — ответил Носов, подымаясь. — Там Сония, поди, все голосовые связки сорвала…
— Это она могет! — весело согласился Фаткллин. — На это она здорова. Да еще Ахметкина баба с утра набежала, такой хай на пару подняли… Ему ведь днем улетать надо, на встречу к однополчанам. Ну, да мы люди бывалые. Потом — что за шум может быть, вообще? Тридцать лет победы — это они понимают? Он что — каждый день бывает? Нам скоро новые юбилейные медали вручать станут. И капитанское звание я с Равилем и Ахметкой еще не обмывал…
В кабинете было грязновато, пахло вчерашним дымом. Фаткуллин распахнул окно, позвал уборщицу.
— А ведь амнистия, парень! — он взмахнул принесенной с собою газетой.
— Да что-о ты?! — воскликнул бреющийся Михаил.
— Да. К тридцатилетию Победы. Еще одна на нашу голову…
— Я пойду пройдусь немного, Фаридыч, — Носов взял со стола газету. — Голова очень болит, слабость… посижу в аллейке, почитаю заодно.
Какое было утро! Солнечное, сухое, молодая зелень лезет наружу. Чудесный запах весны донесся до прокуренного, запаленного водкой и едким духом следственных кабинетов нюха; Носов чихнул. Еще четыре-пять лет назад такого утра было достаточно, чтобы целый день чувствовать себя сильным, красивым, дерзким, и — все впереди! А теперь…
Он двинулся вдоль улицы, к недалекой аллейке. Так захотелось посидеть одному под деревьями, вдали от людей. Хоть и не делал в последние сутки ничего особенно предосудительного, но не проходило чувство осквернения, — будто его публично позорили, пачкали, исплевали. Господи, что за мука! И не верится, что возможна какая-то другая жизнь.
Сильно, близко гуднула машина; Носов оглянулся — на «жигуленке», весело махая ему руками и смеясь, промчались мимо председатель суда Анатолий Геннадьевич с Машенькой Киреевой.