Твой день и час
Шрифт:
— Балин, что ли?
— О! Совершенно верно! Как же ты так — с арестом-то оплошал?
— Да оплошал, было дело…
— Ладно хоть не упрямишься, сознаешь вину… Тогда скажу тебе еще: к нам в прокуратуру ведь жалоба поступила. От потерпевшей, от сожительницы его. На тебя, голубчик, жалоба. Так что готовься, станем разбираться. Суши сухари. Ге-ге-е…
— Ну… и что же она жалуется?
— Пишет, что Балин ее все равно зарежет, он это ей заявил совершенно четко. Что он ее преследует по поселку, она вынуждена скрываться. Понял, чего ты натворил? Это, пишет, следователь виноват, что оставил его на свободе.
— А-а, я виноват?! — хмель уже снова цепко сидел в его голове. — А когда она… с подружкой своей, с этой, как ее… Савочкиной…
— Письменное заявление на этот счет ты у них принимал?
— Какое заявление? Наплевать мне было на их заявление.
— Вот и поплатишься! — свирепо рявкнул прокурор. Все притихли. — Он ее убьет, и ты поплатишься! Либерал говенный! Чтобы он немедленно был задержан и арестован, понял?! Не то я тебе такую покажу аспирантуру — век не опомнишься! Ступай к машине и скажи шоферу, что я велел отвезти тебя в отдел. У него убийство зависает, а он, видите ли, водку по закуткам жрет! Мар-рш отсюда!!
В пьяном мозгу никак не укладывалось: чего это Ваня — сидел, сидел, разговаривал хорошо, ласково даже и вдруг — словно с цепи сорвался. Куда еще к черту надо бежать, ехать из такой хорошей компании? Хотя — если Иван Степаныч требует, приказывает — он пойдет. Пойдет и сделает. Сделает как надо. Потому что он Ивана Степаныча уважает. И все. В работе зарекомендовал себя незаменимым мастером своего дела.
Пошатываясь, он вышел на середину комнаты, поднял кулак.
— Но пасаран, друзья! Пасаремос!
Красные рожи. Кто это?.. О, Фаридыч! М-милый друг… Носов бросился к нему, и они стали целоваться, пачкая слюной друг друга.
— Стар-рик… — хрипел Носов. — Я тебя люблю, старик…
Отстранясь внезапно, двинулся к выходу.
9
На улице тускло отсвечивала кузовом прокурорская «Волга». Михаил обошел ее, открыл дверь, задвинулся на сиденье.
— Пр-ривет, Саша…
— Здравствуйте, — вежливо отозвался шофер. Милицейских он знал плохо и теперь гадал: что это за тип влез в машину?
— Что, не узнаешь? — вялым языком спросил следователь. — Старший лейтенант Носов, будьте любезны. По пр-риказу товарища прокурора… срочно в отдел! Давай, летом!
Саша включил мотор.
Дежурил по отделу Вася Меркушев, бывший друг-самосвальщик. Прежде чем предстать перед ним, Михаил зашел в туалет, долго мыл лицо, — чтобы не казаться пьяным. Однако обмануть Васю было непросто.
— Ну ты, я гляжу, напраздновался… А здесь чего делаешь? Не дежуришь ведь? Ну, и ступай домой.
— Какое тебе домой! Надо в Заостровку ехать, Балина ловить.
— Правильно. Сам отпустил — сам и лови, нечего в дежурную часть рапорты строчить. Что нам, заняться больше нечем? Вроде в ту сторону вытрезвительская машина должна пойти, договорись с ними.
— Дай мне пистолет.
— Зачем это? Не-ет, пистолет не дам. Натворишь дел, а я после отвечай. Да там участковый, Никола, шустрый, молодой, недавно из дивизиона, он тебе поможет…
В вытрезвителе душно пахло какими-то лекарствами, сильнее всего — нашатырем. Здесь дежурил сегодня Толик Никулин. Увидав Носова, Толик бросил ручку и встал.
— Привет следствию! Какими судьбами? Давай-ка выйдем, постоим хоть вместе на свежем воздухе, а то я осатанел уж с ними… Сейчас вернется машина, и поедешь, — сказал Никулин, выслушав Носова. — Что, поддавали? — вдруг с завистью спросил он. — Где? У Надежды, как всегда? Эх, живут же люди!
И убежал в свой смрадный закуток. Носов остался один. Хмель не проходил. Ломал голову, больно давил на глазные орбиты. Может быть, плюнуть на все и пойти домой? Лилька ведь ждет. Нет, домой тоже не хотелось. Надо ехать в Заостровку, там тихо сейчас, узкие улочки с заборами, палисадниками, небольшими деревянными домиками. Все так же, как на его родине, в райцентре. Там Балин. Надо его найти, привезти… Чтобы Иван Степаныч не ругался… и вообще…
Во двор вполз с воем вытрезвительский «газон». Остановился, и шофер, рыжий низенький сержант Кутузов с милиционером открыли сзади фургон и начали выгружать партию. Двор огласился песнями, воем, криками, руганью. Некоторые цеплялись за раскиданную кругом арматуру, глухо матерились.
Носов забрался в кабину. Там было тепло, майский свежий воздух не проникал внутрь, и его опять потянуло на сон. Очнулся лишь, когда машину подкинуло при переезде через высокий бордюр. «У! Острожней, Боря!» Кутузов засмеялся: «Вы опустите стекло, быстро продует, освежит». Опустив стекло, Михаил высунул голову, поглядел назад. Приземистый каменный теремок удалялся, ночь причудливо омохнатила его, сделала похожим на гигантского паука-птицееда. Верх затемнен; только нижние два окна, да фонарь у входа — как горящие, не знающие жалости глаза. Любимый город может спать спокойно!
10
Участок Селиванова занимал половину двухквартирного финского домика; в другой части жил участковый с семьей. Инспекторы долго не держались в этом районе: год, от силы — полтора. Последний, младший лейтенант Нуракаев, пришел как-то к Монину с аккуратно сложенной и перевязанной формой, сапогами, прочей амуницией и с рапортом об увольнении. Потому что шпана сказала четко: «Не уйдешь — жить тебе две недели». И уволился, вывез жену и троих детей из казенной квартиры. Правда, Нуракаева и не за что было уважать: трусливый, нерасторопный, тяжелодум… В Заостровке такому не стоило и объявляться. Здесь уважали только силу, жесткость, верность слову, власть, — даже если она держалась на кулаке. «Если за дело, да взял на месте — конечно, надо бить! — сказал однажды Носову некий местный авторитет. — Мы в таких случаях претензий не заявляем…»
Увидав Селиванова, Михаил вспомнил, что встречал его несколько раз в отделе, не зная, кто такой. Еще дознаватель Ритка Шерстнева пришла однажды и с хохотом стала рассказывать, как новый участковый — она отказала в возбуждении уголовного дела по его материалу — очень почему-то испугался, что его накажут, и предложил: «Давайте тогда все порвем и выбросим!» Зарегистрированные, прошедшие по всем учетам бумаги — попробуй-ка их выбросить! Так тебе «выбросят» — запомнишь на всю жизнь.
Худой светло-русый парень с мелкими чертами острого лица. Сержантские погоны. Поздоровался почтительно, подобострастно даже, — но удивленно отпрянул, уловив, видно, запах перегара. Ничего, это пройдет. Привыкнет, осознает со временем, что в райотделах пьют не меньше, чем в других местах. Участок — обшарпанный, холодный, угрюмый. Да, Нуракаев поцарствовал здесь. Он в последнее время вообще, говорили, перестал выходить на службу, боясь шпаны. А этот еще полон сил, честолюбия и веры, что наведет порядок. И может статься, что и получится. Важно то, что он начал с рядовых, прошел школу дивизионной службы, ему приходилось уже иметь дело с хулиганами и шарамыгами. Нуракаев-то вообще был случайный, со стороны, с гражданки сразу угодил в участковые. Как, кстати, раньше, до революции, именовалась должность участкового? Околоточный надзиратель, что ли? Ничего… Плохо, если этот сержант слишком уж ретиво, на полном серьезе начнет относиться к обязанностям, этот номер здесь тоже не пройдет и кончится крахом; единственно возможный вариант — система мелких компромиссов, тихого пересеивания, перетягивания людей, крутая политика в отношении контингента, тщательный контроль самого себя при внешнем шумстве, либерализме, закрывании глаз на какие-то вещи. Это любят. Это примут. И это поймут. Скажут: «Он у нас человек». Большого порядка, конечно, не установится: каждое место живет по своим правилам, и тут от участкового мало что зависит — но исчезнет хоть напряженность отношений между жителями и милицией, появится информация о группировках, шалманах, каких-то замыслах, облегчится работа по раскрытиям. Ничего ведь нет хорошего, когда все отношения между участком и людьми сводятся к войне, противостоянию. Один ультиматум Нуракаеву чего стоит!